Изгнание торжествующего зверя

Меркурий. Но позволительно сомневаться в том, что иногда достаточно сильного голода и жадности волка, чтобы овцы стали виноваты. И противозаконно, если не отыщется отца, наказывать ягнят и их мать.

София. Это правда. Нигде нет такого суда, разве что у диких варваров; и думаю, что такой суд прежде всего был введен у иудеев, так как это народ такой чумной, прокаженный и вообще вредный, заслуживающий скорее быть изничтоженным, чем рожденным. Так что, возвращаясь к нашей беседе, эта причина смутила, расстроила тебя, и из-за нее-то должен ты меня сейчас покинуть?

Меркурий. Пусть так. Я завернул к тебе раньше, чем лететь в те страны, куда я направился, чтоб не заставить тебя ждать напрасно и не нарушить данного тебе вчера обещания. Юпитеру я кое-что успел сказать о твоем деле и вижу – он более обычного благосклонен к тебе. Но в эти четыре или пять дней мне недосуг говорить с тобой и рассказать тебе, что мы должны сделать с просьбой, которую ты должна подать. Потерпи поэтому пока что, так как лучше застать Юпитера и Сенат свободными от иных хлопот, чем в таком положении, в каком, можешь поверить, они находятся сейчас.

София. Я рада ждать, ибо, если дело пойдет позже, его смогут лучше разрешить. И, сказать правду, при большой спешке (желая исполнить свой долг и передать, по обещанному, твою просьбу сегодня) я не сумела удовлетворить самое себя, так как думаю, что в этой записке дело должно быть изложено с большими, чем я сумела, подробностями. Вот я даю вам ее сейчас, чтобы вы видели (если удосужитесь на пути) все мои жалобы.

Меркурий. Я погляжу ее; но вы сделаете хорошо, воспользовавшись этим временем и заготовив более объемистый и подробный мемориал, чтобы предусмотреть все полностью. Я же теперь прежде всего, чтобы смешать Силу, хочу возбудить Коварство, для чего в союзе с Обманом надо будет продиктовать одно предательское письмо против предполагаемого честолюбивого восстания. По этому подложному письму отвлекается в сторону морское нападение турок [92] и ставятся препятствия галльскому неистовству, которое далеко отсюда, из-за Альп, приближается сухопутьем. Тогда по недостатку Силы погаснет Смелость, успокоится народ, обезопасится князь, и Страх погасит без воды жажду Честолюбия и Скупости. И вместе с тем снова призовется изгнанное Согласие, и установится на своем троне Мир посредством подтверждения старинной Привычки жить вместе с уничтожением опасного и неблагодарного Новшества.

София. Иди же, мое божество, и да будет угодно Судьбе, чтобы исполнились твои намерения, чтоб ненавистная война не смутила мой покой, как и покой других!

...

Конец второго диалога

Диалог третий

Первая часть третьего диалога

София. Не стоит, Саулин, пересказывать тебе подробно все речи, какие держал Труд, Рвение или Забота, или как там вы хотите ее называть (мне в целый час не перечислить всех ее имен); но я не хочу умолчать о том, что случилось, как только она со своими подругами и служителями отправилась занять место там, где, как мы говорили, находится недосужливый Персей.

Саулин. Говорите: я слушаю вас.

София. Вышло так (ибо шпоры Честолюбия часто умеют понукать и побуждать все героические и божественные умы вплоть до этих двух приятелей – Досуга и Сна), что не досужливо и сонно, а хлопотливо и быстро они явились раньше, чем успели исчезнуть Труд и Рвение.

Вследствие чего Мом сказал:

137. – Освободи нас, Юпитер, от скуки, ибо я вижу ясно – они не замедлят внести проволочку после отослания Персея, какой у нас было и так немало после Геркулеса.

Ему возразил Юпитер:

138. – Досуг не был бы Досугом и Сон – Сном, если бы слишком долго стали мучить нас чрезвычайным Трудом и Рвением, какие требуется проявить; ибо Труд, как видите, ушел отсюда, а эти находятся здесь в отрицательном смысле, т. е. вследствие отсутствия противоположных и враждебных им.

139. – Все пойдет хорошо, – сказал Мом, – лишь бы они не сделали нас настолько ленивыми и медлительными, что мы не смогли бы сегодня разрешить все, что нужно.

И вот начал говорить Досуг таким образом:

140. – Да, боги, иной раз бывает во зло Праздность, как еще чаще бывают во зло Рвение и Труд. Зато Праздность чаще бывает и лучше, и уместней, чем, в свою очередь, Труд. И я не верю, если только справедливость у вас, будто вы хотите отказать мне в равной почести, разве что узаконено у вас считать меня менее достойным. Наоборот, я верю, что сумею вас убедить (исходя из тех речей, какие раздавались здесь в честь и похвалу Рвению и Труду), я верю, когда нас поставят на весы разумного сравнения, то, если и не найдут, что Праздность одинаково хороша, во всяком случае убедятся, что я значительно его лучше, так что не только рядом со мною признаете Рвение добродетелью, но скорее – совсем обратно – пороком.