Изгнанник

— Пожалуйста, месье, расскажите мне что-нибудь о своей прошлой жизни.

Добрая улыбка появилась на лице моряка. Он протянул свою чарку.

— Как хочешь, мой мальчик. Только прежде подлей мне сидра, но не слишком горячего!

— У меня есть старый сидр, хорошо закупоренный, и еще яблочная водка, тоже достаточно выдержанная. Она хорошо пойдет под вашу трубку.

— Ладно! Иди за своей живой водой.[2]

Пока Габриэль накрывал на стол, гость разжег трубку головешкой и присел у камина в том месте, которое во всех домах, как крестьянских, так и дворянских, предназначено для рассказчиков или для сказительниц. Габриэль присоединился к нему, согревая свой стакан в ладонях, и в течение двух длинных часов оставался молчаливым и внимательным, забыв о своей одинокой жизни и о буре, свирепствовавшей над его домом под мирный аккомпанемент его рассказа. Занавес волшебного театра вот-вот поднимется для него и откроет фантастические, сказочные декорации бесконечно синего моря, озаренного и согретого лучами ласкового солнца, и неба, на котором белели облака, вылетающие из пушечных жерл.

За то время, что бальи воскрешал в памяти свои первые годы, проведенные на острове в качестве шевалье, оба эти человека прониклись обоюдной симпатией и соучастием, порожденным действием алкоголя. Тогда бальи мечтал о знаменитых «караванах» — четырех кампаниях по меньшей мере по шесть месяцев каждая, участвовать в которых надо было на кораблях ордена, чтобы перестать быть, наконец, соискателем, но обнаружил, что, прежде чем получить на это право, сначала надо было некоторое время выполнять обязанности госпитальера, послужить в качестве брата милосердия в госпитале. В какой-то степени это было логично — мальтийцы всегда посвящали свою жизнь бедным, больным и пленным. Однако когда в шестнадцать лет страстно желаешь ринуться в бой с дюжиной вражеских кораблей, а вместо этого приходится раздавать таблетки и готовить лечебные снадобья, — это малоприятно. И молодой Сэн-Совер только тяжко вздыхал, смотря через госпитальное окошко на большие красные галеры, которые друг за другом покидали порт, идя на завоевание новых морей, навстречу восходящему солнцу…

— Прошли два долгих года, — сказал бальи смеясь, — прежде чем я сменил одежду санитара на пунцовый армейский камзол, украшенный белым крестом, и взял на себя командование, чтобы броситься на неверных. Но однажды мой корабль потопили, и я оказался закованным в кандалы по рукам и по ногам. И если этот дом, как ты говоришь, некогда принадлежал каторжнику, сосланному на галеры, то я в таком случае точно на своем месте. Уж я-то знаю, что это такое…

Бальи мог бы вспомнить еще много разных историй, и загадочных и героических; ради удовольствия видеть блеск в голубых глазах своего очаровательного собеседника.

Однако пора было подходить к концу: во время последней высадки в Бресте он передал свои полномочия графу-адмиралу Королевского флота Альберту де Риону.

— Кстати, он также собирается скоро уйти в отставку. Говорят, что вслед за ним этот пост унаследует Бугенвиль, а для старого офицера — морского волка вроде меня — больше нет места на кораблях в эпоху этой дурацкой революции. Поэтому я и решил посмотреть, осталось ли что-нибудь от моей семьи. Затем я вернусь на Мальту…

— А почему для вас больше нет места?

Сэн-Совер встал, распрямил усталую спину и пожал плечами:

— Не знаю, в курсе ли король того, что в настоящий момент происходит у него на флоте, который он очень любит. Что до меня, то я предпочел бы ему об этом не говорить. — Затем, бросив взгляд на настенные часы, маятник которых вежливо отсчитывал время, добавил: — Черт возьми, мой мальчик, я не заметил, как прошло время. Видимо, пора сделать перерыв. Моя лошадь, должно быть, уже обсохла…

— Да, но если вы поедете сейчас же, она не долго будет сухой. Разве вы не слышите шум дождя, месье бальи? У меня есть две комнаты наверху, и если вы согласитесь оказать мне честь…

— Переночевать у тебя? С удовольствием… Я так рад, что встретил тебя. Знаешь, это такая редкая вещь — внезапная симпатия.

— Да, знаю!.. Я пойду, пожалуй, приготовлю вам постель и разожгу огонь…

— Я — с тобой. Я ведь и сам умею это делать.

Когда, стоя по бокам большой деревянной кровати из каштанового дерева с зелеными индийскими занавесками, они расправляли одеяло из драпа, бальи спросил:

— Если я правильно понял… в прошлый раз ты сказал, что мадемуазель Агнес вышла замуж?

— Да…

— Так это ее муж велел разрушить замок Нервиль?

— Нет. Это было ее собственное желание… она и графиня столько страдали в этих стенах.

— А ее супруг… кто он?

Пальцы Габриэля впились в большую красную перину, которую он в этот момент расправлял, лицо его побагровело.

— Некто, кто не так знатен, как она… один человек из далеких мест. Он не более благородного происхождения, чем я: его дед добывал соль в Сен-Васте. Правда, он богат…

— Только не говори мне, что именно поэтому она отдала ему свою руку. Но если так, то она воистину не дочь своей матери…

Ненадолго воцарилась тишина, затем Габриэль, который был слишком честен, чтобы скрыть правду, тихо сказал: