Изгнанник

— В нем нет кремня. Здесь на сто миль в окружности не найти кремня. Глупо его заряжать.

— У меня есть кремень. Я получил его от одного мудрого и благочестивого человека, который живет в Менанг-Кабау. Он заговорил этот кремень так, что он дает хорошие искры. А ружье славное, бьет далеко и метко. Я думаю, туан, из него отсюда можно было бы попасть в дом белого человека.

— Довольно. Чего ты пристал со своим ружьем? — проговорил Лингард, всматриваясь в темноту. — Не это ли дом — то, что чернеет там впереди!

— Да, это его дом. Он живет в нем по воле Абдуллы и будет жить, пока… Оттуда, где ты стоишь, туан, ты можешь видеть прямо через двор и через изгородь дверь, из которой он выходит каждое утро.

Лингард убрал голову из окна. Бабалачи тронул его рукой за плечо.

— Подожди минутку, туан. Сиди смирно. Утро близко, бессолнечное утро, после беззвездной ночи. Но будет достаточно света, чтобы ты мог увидеть человека, который еще на днях рассказывал, как в Самбире он сделал из тебя ничто.

Он ощутил легкую дрожь под своей рукой, тотчас же отдернул ее и начал шарить по крышке ларя, ища ружье.

— Чего ты там возишься? — с нетерпением крикнул Лингард. — Далось же тебе это поганое ружье! Лучше бы зажег свет.

— Свет! Я говорю тебе, туан, что скоро будет свет с неба, — ответил Бабалачи, нашедший теперь ружье. — Тебе не следует сидеть там, где могут увидеть, — пробормотал он.

— Отчего? — спросил Лингард.

— Белый человек, правда, спит, — тихо объяснил Бабалачи, — но он может выйти раньше обыкновенного, и у него есть ружье.

— А, у него есть ружье? — сказал Лингард.

— Да, короткое ружье, которое дает много выстрелов, как твое. Абдулла принужден был ему дать его.

Лингард не шевелился.

Снаружи тьма как бы побледнела. День наступал быстро, неприветливый и хмурый. Бабалачи тихонько потянул Лингарда за рукав и, когда старый моряк вопросительно поднял голову, указал на дом Виллемса, теперь уже ясно выступающий вправо за большим деревом в ограде.

— Смотри, туан, — сказал он. — Он живет тут. Вот его дверь. Он скоро в ней покажется, с растрепанными волосами и страшной руганью. Он белый и поэтому никогда и ничем не бывает доволен. Мне думается, что он сердится даже во сне. Опасный человек.

— Да, я вижу. Я увижу его, когда он проснется.

— Без сомнения, туан… Если ты останешься на этом месте, он тебя не увидит. Это хорошо. Никто тебя не увидит. Я скроюсь и сам приготовлю лодку. Я бедный человек и должен ехать В Самбир приветствовать Лакамбу, когда он откроет глаза. Если гы останешься здесь, ты легко увидишь человека, который хвастался перед Абдуллой, что был твоим другом в то самое время, когда приготовлялся выступить против тебя. Да, он сговаривался с Абдуллой насчет этого проклятого флага. Лакамба был слеп гагда, а я был обманут. Но, помни, туан, больше всех он обманывал тебя. Этим он хвастал перед всеми.

Он осторожно прислонил ружье к стене у самого окна и тихо прошептал:

№ — Идти ли мне теперь, туан? Будь осторожен с ружьем. Я вставил в него кремень. Кремень чародея, который никогда не изменит.

Глаза Лингарда были устремлены на дверь дома Виллемса. За спиной своей он слышал шаги женщин, покидающих хижину.

Бабалачи тихо кашлянул и таинственно зашептал: | — Не пора ли идти, туан? Не позаботишься ли ты о моем ружье? Ружье бьет далеко и метко, если ты хочешь знать, я вложил в него двойной заряд пороха и три куска свинца. Теперь не уйти ли мне? i Лингард медленно повернулся и посмотрел на него со скучным и недовольным видом просыпающегося человека, которому предстоит новый мучительный день. По мере того как хитрый малаец говорил, брови Лингарда хмурились, глаза его оживлялись, а на лбу выступала тонкая вена, подчеркивавшая его суровый вид. При последних словах своих Бабалачи запнулся и замолчал, смущенный пристальным взглядом старого моряка.

Лингард встал; лицо его прояснилось, и он взглянул на оробевшего малайца неожиданно добродушно. I — Так вот чего ты добиваешься? Ты думаешь, что я приехал, чтоб его убить? А? Ну, говори, верный пес арабского торгаша!

— А то как же, туан? — вскричал Бабалачи, выдав себя в своем волнении, — Как же иначе? Вспомни, что он сделал. Он отравлял наши уши своими россказнями о тебе. Если ты приехал не за тем, чтобы убить его, туан, то или я дурак, или… — Он приостановился и ударил себя ладонью по голой груди, закончил шепотом, в котором слышалось разочарование, — или ты, туан.

Лингард высокомерно посмотрел на него.

— Ты сердишься на своего друга, одноглазый, — сказал он, склонив свое суровое лицо к оробевшему Бабалачи. — Мне сдается, что ты не мало поработал над тем, что произошло в Самбире. А?

— Да погибну я от твоей руки, о Раджа Морей, если я говорю неправду! — вскричал Бабалачи, не скрывая своего волнения. — Ты здесь среди своих врагов. Он — главный из них, Абдулла ничего бы не сделал без него, а я ничего не мог бы сдс лать без Абдуллы. Порази меня и этим ты поразишь всех!

— Кто ты такой, — с презрением вскричал Лингард, — что осмеливаешься называть себя моим врагом! Грязь! Ничтожество! Убирайся! Живо!