Изгнанник из Спарты

Они оба обернулись и уставились на него. Аристон понял, что Парфенопа была права. Девушка в самом деле была чрезвычайно некрасива. Она была так худа, что на нее нельзя было смотреть без сострадания. У нее не было ни бедер, ни сколь-нибудь заметной груди. Губы ее большого рта казались чересчур полными для такого худого лица. Ее глаза, как ни странно, были раскосыми, как у скифов; и они, золотистые, почти желто-карие, с россыпью зеленоватых искорок, мерцали, как огонь, в египетской смуглости ее лица. А вот волосы ее были прекрасны. Этого у нее не отнять. Они были черны, как воды Стикса, и в то же время от них исходило ощущение какой-то нежности и теплоты. Ее обнаженные руки, да и ноги, насколько он мог разглядеть через платье из овечьей шерсти, представляли из себя кости, обтянутые кожей, практически без какой-либо плоти под ней. А теперь, когда она повернулась к своему брату, Аристон обнаружил, что груди у нее все-таки есть. Крохотные, размером не более грецкого ореха. Сердце у него упало. Даже после точного описания Парфенопы он не мог себе представить, что это бедное маленькое создание настолько непривлекательно.

Затем она заговорила, и сердце Аристона не просто вернулось в прежнее положение, но чуть не выскочило из груди от восторга. Ибо ее голос, произносивший его имя, прозвучал как самая сладостная музыка, которую он когда-либо слышал; эта музыка рождалась как бы из ничего, из воздуха.

– Это и есть твой Аристон? – спросила она.

– Да, – ответил Данай. – Перед которым я теперь должен извиниться за это ужасающее нарушение всех при– личий. Мне остается только надеяться, что он не слышал, как ты тут вопила, как рыночная торговка. А теперь убирайся отсюда, Хрисея. Ты меня уже достаточно опозорила!

– Ну нет, – прошептала она, – я обещала тебе высказать все, что я о нем думаю, и я это сделаю! И оттого, что я теперь понимаю, почему ты его любишь, оттого, что он так прекрасен, как ты его описывал – нет, еще прекраснее, чем у тебя хватило бы слов его описать, – все это не становится менее отвратительным.

– Что не становится менее отвратительным, моя госпожа? – осведомился Аристон.

Хрисея пошла ему навстречу мягкими неслышными шагами. «Как тигрица, – подумал Аристон. – Как тощая, костлявая тигрица, умирающая с голоду». Он даже не подозревал, насколько удачным было это сравнение. Она подошла к нему так близко, что ему достаточно было бы немного нагнуться, чтобы поцеловать ее в губы. Эта мысль пришла ему в голову и оказалась невероятно соблазнительной. Она стояла и смотрела ему прямо в глаза снизу вверх. Он чувствовал ее запах. Запах мыла, духов, запах возбуждения и страха.

– Что же тебе кажется таким отвратительным, моя маленькая Хрисея? – вновь спросил Аристон.

– Гомосексуализм, – ответила она. – И гомосексуалисты вроде тебя!

– Хрисея! – Данай вскочил со своего места, но Аристон остановил его движением руки.

– Мне очень жаль, – сказал он. – Я бы предпочел, чтобы я тебе нравился. По крайней мере, чтобы ты могла помочь мне избавиться от этого тяжелого порока.

Она с удивлением посмотрела на него.

– Значит, ты этого не отрицаешь? – прошептала она.

– Ну а если бы я это отрицал, ты бы мне поверила? – спросил Аристон.

– Хрис, это возмутительно! – воскликнул Данай.

– Он смеется надо мной. Я знаю. И к этому давно привыкла. Мужчины все такие недалекие. Они не в состоянии рассмотреть за уродливой внешностью женщины, за тем, что она представляет из себя мешок костей, ее…

– Ее душу? – подхватил Аристон. – Я, например, в состоянии. – Затем он повысил голос: – Сократ! – крикнул он. – Зайди, пожалуйста, к нам.

Сократ вошел в столовую. Данай беспомощно переводил взгляд с Аристона на философа. Он был в полном смятении. Положение было абсолютно недопустимое, но кого, в сущности, можно было в этом винить?

– Разреши представить тебе госпожу Хрисею, – торжественно произнес Аристон своим глубоким, звучным голосом, – которая отказывает мне в мужских достоинствах. Более того, она настаивает на том, что мы должны изучать ее душу, не обращая внимания на ее – скажем прямо! – весьма скудную и тощую плоть. Что ты думаешь о ней, о Сократ?

– Что перед нами высший дух, – Сократ говорил весьма серьезным тоном, если не считать озорных огоньков в его маленьких черных глазках, – спустившийся на землю на лунном луче, носившийся по свету на пушинке и наконец оказавший честь своим посещением нашему полису. Я приветствую тебя, моя госпожа!

– И я приветствую тебя, великий Сократ, мудрейший из людей, – прошептала Хрисея. – Присядь, прошу тебя. И поговори со мной! О, я так хочу насладиться беседой с тобой! Не обращай внимания на этого тупицу, моего братца. Его жалкого умишка не хватает даже на то, чтобы понять, что все эти законы и обычаи, властвующие над женщинами, ничего не могут значить для такого создания, как я.

– Почему же, моя госпожа? – осведомился Сократ.

– Да потому, что все они направлены на сохранение чистоты и непорочности женщины, то есть того, что я считаю обузой.

– Хрис! – воскликнул Данай.

– Послушай, Дан, перестань шипеть, как идиот: