Изгнанник. Каприз Олмейера

Лингард то и дело уезжал и возвращался из своих порой тайных, а порой официальных экспедиций. Смелость и невероятная прибыльность его авантюр сделали капитана героем в глазах Олмейера. Лингард казался ему победителем, когда шагал вдоль прохода, бросая Винку: «Как делишки?» – или шумно приветствуя Хедига громогласным: «Здорово, старый пират! Еще ползаешь?», прежде чем нырнуть за зеленую дверь и погрузиться в дела торговые. Часто по вечерам, в тишине опустевшего склада, когда Олмейер откладывал бумаги и собирался ехать домой вместе с мистером Винком, у которого квартировал, он на миг замирал, слушая горячие споры в личном кабинете Хедига. Низкое монотонное ворчание хозяина и рокочущие реплики Лингарда звучали так, словно два мастифа делили мозговую кость, но для уха Олмейера споры эти были битвой титанов, сражением богов.

Примерно через год Лингард, часто пересекавшийся с Олмейером по работе, проникся к тому внезапной и необъяснимой симпатией. Он возносил ему хвалы во время дружеских попоек в отеле «Санда», а в один прекрасный день огорошил Винка заявлением, что забирает этого молодца к себе на должность суперкарго (что-то вроде капитанского секретаря) – пусть займется документацией. Худиг не возражал. Олмейер, охваченный юношеской страстью к переменам, тем более. Упаковав нехитрые пожитки, он присоединился к экипажу «Молнии» в одном из тех длительных рейсов, во время которых капитан навещал почти каждый из островов архипелага. На протяжении месяцев их дружба с Лингардом, казалось, только крепла. Расхаживая с Олмейером по палубе под легким ночным бризом, несущим ароматное дыхание островов и мягко влекущим бриг под мирным звездным небом, старый моряк открывал душу благодарному слушателю. Он говорил о своем прошлом, об опасностях, которых удалось избежать, о выгодных сделках и будущих комбинациях, которые принесут еще больше прибыли. Часто, с удивительной для него нежностью, упоминал о приемной дочери – той самой девочке, что нашел в прау пиратов.

– Совсем большая, наверное, – приговаривал он. – Уже почти четыре года не виделись. Забери меня дьявол, Олмейер, если в этом рейсе мы не зайдем в Сурабаю.

И после этой фразы всегда нырял к себе в каюту, бормоча:

– Надо как-то решиться… пора решаться…

Не единожды он озадачивал Олмейера тем, что торопливо подскакивал к нему с громким «гм!», будто хотел заговорить, но тут же разворачивался к фальшборту и, облокотившись на него, часами в молчании созерцал фосфоресцирующую гладь моря. Однако в ночь перед приходом в Сурабаю очередная попытка увенчалась наконец успехом. Откашлявшись, капитан сумел начать разговор. Да какой разговор! Он хотел, чтобы Олмейер женился на его приемной дочери.

– И даже пикнуть не смей, что ты белый! – внезапно взревел он, не давая изумленному юноше вставить ни слова. – Со мной этот номер не пройдет! Никто и не посмотрит, что там за кожа у твоей женушки. Куча долларов затмит любой цвет. И эта куча будет расти, пока я жив. Миллионы, Каспар! Я говорю – миллионы! И все для нее – для тебя, – если поступишь, как я скажу.

Около минуты оторопевший от неожиданного предложения Олмейер молча колебался. За это короткое время пронзительной вспышкой сверкнули в его живом и ярком воображении высокие стопки серебряных гульденов вместе с теми возможностями, которые они дарили. Уважение, беспечная жизнь – к которой он чувствовал большую склонность, – собственные суда и склады, свои товары: ведь даже Лингард не будет жить вечно. И венцом всего этого в далеком будущем – сияющий, как сказочный замок, огромный особняк в Амстердаме: вымечтанный Олмейером рай земной, где на деньги старого Лингарда он заживет, как король, на закате дней своих, наслаждаясь немыслимым великолепием. Правда, оборотная сторона медали – пожизненный союз с малайкой, подкидышем с пиратского прау. В душе он сознавал, какой это позор для белого мужчины – но, с другой стороны, четыре года монастырского воспитания! – да и, в конце концов, она может удачно умереть. Ему всегда везло, а деньги всемогущи. Нужно соглашаться. Почему бы и нет? Его, выросшего на Востоке, успокаивала смутная мысль, что жену можно где-нибудь запереть, чтобы не делить с ней свое блестящее будущее. Легче легкого избавиться от малайской женщины – рабыни, служанки! – и плевать на все монастыри и венчания.

Олмейер поднял голову и встретил взволнованный и сердитый взгляд Лингарда.

– Разумеется… Все, что прикажете, капитан.

– Зови меня отцом, как и она, мой мальчик, – растроганно попросил старый моряк. – Черт меня побери, если я не думал, что ты готов отказаться. Знаешь, Каспар, я всегда добиваюсь своего, так что в этом все равно не было бы смысла. Но ты далеко не дурак.