Изгнанник. Каприз Олмейера

Виллемс почувствовал боком прикосновение. Легчайшее касание, подобное ласке матери, которая гладит по щеке спящего ребенка, оглушило его, как сокрушительный удар. Омар подполз вплотную и, встав на колени, наклонился над Виллемсом, держа крис в одной руке, а другой осторожно ощупывая его куртку, пробираясь к груди. Лицо слепца, все еще повернутое к огню, застыло в неподвижной маске каменного безразличия к тому, чего не могли видеть глаза. Усилием воли Виллемс оторвал взгляд от этой маски смерти и перевел на Аиссу. Она сидела не шевелясь, словно была частью спящей земли. Вдруг ее большие строгие глаза широко раскрылись и пронзили его пристальным взглядом. Он почувствовал, что Аисса пытается судорожно прижать его руки к туловищу. Всего одна секунда – тягучая и горькая, как целый день скорби, – секунда, полная огорчения и печали по утраченной вере в Аиссу. Она его держала! И она туда же! Он услышал, как гулко екнуло ее сердце, опустил голову на ее колени и закрыл глаза. И ничего. Ничего! Она как будто умерла, как будто сердце Аиссы выпрыгнуло в ночную темноту, бросив его, одинокого и беззащитного, в опустевшем мире.

Аисса резко отпихнула его, и Виллемс ударился головой о землю. Он лежал навзничь, слегка оглушенный, не отваживаясь пошевелиться, не видя борьбы, и лишь услышал вопль неистового испуга, сердитые слова и еще один крик, закончившийся стоном. Наконец поднявшись, Виллемс увидел Аиссу, прижавшую отца коленями к земле, ее выгнутую спину, узловатые конечности Омара, его руку, занесенную над головой дочери, которую та быстрым движением перехватила у запястья. Виллемс невольно сделал шаг вперед, Аисса повернула к нему искаженное гневом лицо и выкрикнула:

– Стой на месте! Не подходи! Не…

Виллемс застыл, безжизненно опустив руки, как если бы слова Аиссы обратили его в камень. Она испугалась насилия с его стороны, однако в полном замешательстве Виллемсу пришла в голову страшная мысль, что Аисса решила убить отца без его помощи. Последняя стадия борьбы, за которой он наблюдал сквозь заволакивающий взор алый туман, показалась ему противоестественно жестокой, наделенной угрожающим подтекстом, как если бы нечто чудовищное и порочное пыталось под покровом ужасной ночи заразить его своей простотой. Виллемс одновременно испытывал шок и благодарность, его неодолимо тянуло к ней и в то же время толкало броситься наутек. Сначала он не мог пошевелиться, потом не хотел. Он желал увидеть, чем все закончится. Аисса с огромным усилием взвалила на плечо почти безжизненное тело и потащила его в хижину. Они давно скрылись в ней, а перед глазами Виллемса все еще маячил образ бессильно, покорно, бессмысленно болтавшейся на плече Аиссы головы, похожей на голову трупа.

Через некоторое время из хижины послышались ее голос – резкий, взволнованный – и ответные стоны вперемежку с прерывистым от изнеможения бормотанием. Аисса заговорила громче. Виллемс услышал, как она выкрикивает: «Нет! Нет! Ни за что!»

И снова жалобный шепот, мольба о последнем снисхождении перед смертью, на что Аисса ответила:

– Ни за что! Я скорее воткну его в собственное сердце.

Она вышла из хижины, на мгновение, тяжело дыша, задержалась на пороге и ступила в свет костра. Ей в спину из темноты посыпались призывы обрушить кары небесные на ее голову, голос поднимался все выше и выше, натужный, визгливый, сыпал проклятиями, пока не треснул и не закончился неистовым воплем, сорвавшимся в хриплое бормотание и приступ тяжелого кашля. Аисса стояла лицом к Виллемсу, призывая жестом вскинутой руки ничего не говорить, и прислушивалась, пока в хижине не наступила полная тишина. После этого она сделала еще один шаг и медленно опустила руку.

– Одни беды, – с отсутствующим видом тихо проговорила она. – Одни беды для тех, чья кожа не белого цвета.

Гнев и возбуждение больше не искажали ее лицо, она смотрела на Виллемса напряженным, скорбным взглядом. Он разом пришел в себя и снова обрел способность говорить.

– Аисса! – воскликнул Виллемс. Слова слетели с его губ с нервной торопливостью. – Аисса! Ну как я смогу здесь жить? Доверься мне. Поверь в меня. Давай уедем отсюда. Далеко-далеко! Очень далеко, где будем только ты и я!