Изгнанники

Король прошел по коридору и открыл дверь в великолепную приемную, сверкавшую позолотой и зеркалами, уставленную удивительно красивой мебелью из черного дерева с серебром, с толстым красным ковром на полу, столь мягким, что нога утопала в нем, как во мху. Единственное живое существо, находившееся в этой роскошной комнате, вполне гармонировало с ее убранством. То был маленький негр в бархатной ливрее, отделанной серебряными блестками. Он неподвижно, словно черная статуэтка, стоял у двери, противоположной той, в которую вошел король.

— Дома твоя госпожа?

— Она только что вернулась, ваше величество.

— Я хочу ее видеть.

— Извините, ваше величество, но она…

— Что же, все сговорились, что ли, сегодня перечить мне? — злобно промолвил король и, приподняв пажа за бархатный воротник, отшвырнул его в угол. Потом, не постучавшись, распахнул дверь и вошел в будуар.

Это была большая, высокая комната, резко отличавшаяся от той, откуда ушел король. Три больших окна от потолка до пола шли вдоль одной из стен; сквозь нежно-розовые шторы пробивался смягченный солнечный свет. Между зеркалами блестели большие золотые канделябры. Лебрен излил все свое богатство красок на потолок, где сам Людовик в виде Юпитера метал молниеносные стрелы в кучу извивающихся титанов. Розовый цвет преобладал в обоях, ковре, мебели, и вся комната, при проникавшем в нее мягком свете солнца, блестела нежными оттенками внутренней стороны раковины и казалась устроенной каким-нибудь сказочным героем для своей принцессы. В углу, на оттоманке, зарывшись лицом в подушку, подобно скошенному цветку, лежала ничком женщина, которую хотел изгнать король.

При звуке хлопнувшей двери она подняла голову и, увидев короля, вскочила с оттоманки и побежала к нему навстречу, протягивая руки. Ее голубые глаза потускнели от слез; прекрасное лицо, смягчившись, приняло женственное и смиренное выражение.

— Ах, государь! — вскрикнула она, и луч радости озарил сквозь слезы ее красивое лицо. — Как я была неправа. Я жестоко обидела вас. Вы сдержали свое слово. Вы только хотели испытать меня. О, как посмела я сказать вам эти слова… как могла огорчить ваше благородное сердце. Но вы пришли сказать, что прощаете меня.

Она протянула руки с доверчивым видом хорошенького ребенка, требующего поцелуя, но король поспешно отступил назад и остановил ее гневным жестом.

— Все кончено между нами навсегда! — резко крикнул он. — Ваш брат будет ждать вас в шесть часов у восточных ворот, и там вы должны ожидать моих дальнейших приказаний.

Она отшатнулась, словно от удара.

— Оставить вас! — крикнула она.

— Вы должны покинуть двор.

— Двор? Ах, охотно, сейчас же. Но вас? Ваше величество, вы просите невозможного.

— Я не прошу, мадам, я приказываю. С тех пор, как вы стали злоупотреблять своим положением, ваше присутствие при дворе сделалось невыносимым. Все короли Европы, вместе взятые, никогда не осмелились говорить со мной так, как вы сегодня. Вы оскорбили меня в моем собственном дворце — меня, Людовика, короля. Подобного рода вещи не прощаются, мадам. Ваша дерзость завела вас на этот раз слишком далеко. Вы думали, что моя снисходительность проистекает от слабости. Вам казалось, что если вы улестите меня на одно мгновение, то дальше можете обращаться со мной, как с равным, что эту несчастную марионетку — короля — можно всегда дергать то в одну, то в другую сторону. Теперь вы видите свою ошибку. В шесть часов вы покинете Версаль, и навсегда.

Глаза его сверкнули, и вся маленькая прямая фигура, казалось, словно выросла от негодования. Де Монтеспан стояла, вытянув одну руку вперед, а другой закрыв глаза, как будто защищаясь от гневного взгляда короля.

— О, я была виновата! — вскрикнула она. — Я знаю это, знаю.

— Я рад, мадам, что вы изволите сами признаться в этом.

— Как я могла говорить так с вами. Как могла. О, да будет проклят этот несчастный язык. Я, видевшая от вас только хорошее. Я оскорбила того, кто дал счастье всей моей жизни. О, государь, простите меня, простите. Из чувства сострадания простите меня!

Людовик был по природе человек добрый. Эти слова тронули его сердце, а его гордости льстило самоунижение этой красивой, надменной женщины. Другие фаворитки были любезны со всеми, а эта оставалась надменной и непреклонной, пока не почувствовала над собой его властной руки. Выражение лица короля, когда он взглянул на униженную красавицу, несколько смягчилось, но он покачал головой и голос его был по-прежнему тверд, когда он сказал:

— Все напрасно, мадам. Я давно уже обдумал все, а ваш сегодняшний сумасбродный поступок только ускорил неизбежное. Вы должны удалиться из дворца.

— Я покину двор! Только скажите, что прощаете меня. О, государь, я не могу вынести вашего гнева. Он подавляет меня. Я недостаточно сильна для этого. Вы приговариваете меня не к изгнанию, а к смерти. Вспомните, государь, долгие годы нашей любви и скажите, что прощаете меня. Ради вас я отказалась от всего — от мужа, от чести. О, не платите мне гневом за гнев. Боже мой, он плачет. Боже мой, он плачет. О, я спасена, спасена!