Изгнанники (без указания переводчика)

Де Катина был слишком занят, чтоб обратить внимание на эту странную личность, но Амос Грин с радостным криком бросился к старику, деревянное лицо которого смягчилось настолько, что во рту обозначились два испачканных табаком клыка. Не вставая с места, незнакомец протянул Грину большую красную руку, величиной и формой напоминавшую добрую лопату.

— Ну, капитан Эфраим, — заговорил Амос по-английски, — вот уж никак не ожидал встретить вас здесь. Де Катина, это мой старый друг Эфраим Сэведж, попечению которого я вверен отцом.

— Якорь на подъеме, парень, и люки закрыты, — сказал чужестранец особенным протяжным тоном, унаследованным жителями Новой Англии от своих предков, английских пуритан.

— Когда вы отправляетесь?

— Как только вы ступите на палубу, если провидение пошлет нам благоприятный ветер и прилив… Ну, как ты поживал здесь, Амос?

— Очень хорошо. Мне есть что порассказать вам.

— Надеюсь, ты держался в стороне от всякой папистской чертовщины?

— Да, да, Эфраим. Но что с вами?

Седые волосы встали от ярости дыбом, а маленькие серые глаза засверкали из-под густых бровей.

Амос последовал его взгляду и увидел, что де Катина сидел, обняв Адель, а она положила ему на плечо голову.

— Ах, если бы я только знал их язык! Видано ли когда-либо подобное зрелище! Амос, мой мальчик, как будет по-французски "бесстыдница"?

— Ну, ну, Эфраим. Право, такую картину можно наблюдать и у нас за морями, дурного тут ничего нет.

— Нет, Амос, этого никогда не увидишь в богобоязненной стране.

— Ну вот. Видел я, как ухаживают в Нью-Йорке.

— Ах, Нью-Йорк! Я говорил не о нем. Я не могу отвечать за Нью-Йорк или Виргинию. К югу от мыса Код или от Ньюхэйвена нельзя поручиться за людей. Знаю только, что в Бостоне, Салеме или Плимуте сидеть бы ей в смирительном доме, а ему в колодце за гораздо меньшее бесстыдство. Ах!

Он покачал головой и, сдвинув брови, посмотрел на преступную парочку.

Но молодые люди и их старый родитель были слишком заняты своими делами, чтобы думать о пуританине-моряке. Де Катина рассказал все в отрывистых горьких словах про оказанную ему несправедливость, лишение должности, про гибель, ожидавшую гугенотов. Адель, как и положено женщине, думала только о своем возлюбленном и обрушившемся на него несчастии, но старый купец вскочил, лишь только услышал об отмене эдикта, и дрожа с изумлением оглядывался вокруг.

— Что мне делать? — крикнул он. — Что делать мне? Я слишком стар начинать жизнь снова.

— Не бойтесь, дядя, — ласково проговорил де Катина. — Есть другие страны, кроме Франции.

— Но не для меня. Нет, нет; я слишком стар. Боже, тяжела твоя десница на рабах твоих. Вот изливается чаша бедствий и низвергается святилище твое. Ах, что мне делать, куда обратиться?

В волнении он ломал себе руки.

— Что такое случилось. Амос? — спросил моряк. — Хотя я ничего не понимаю из его лопотанья, но вижу, что он выкидывает сигнал бедствия.

— Он и его родные должны покинуть свою страну, Эфраим.

— А почему?

— Они протестанты, а король хочет уничтожить их веру.

В одно мгновение Эфраим Сэведж очутился на другом конце комнаты и сжал худую руку старого купца в своем громадном узловатом кулаке. В этом сильном пожатии и в выражении сурового лица было столько братской симпатии, что никакие слова не могли бы более ободрить старика.

— Как? — спросил он, оглядываясь через плечо. — Передай этому человеку, что мы поможем. Скажи ему, что у нас такая страна, к которой он подойдет, как втулка к бочке. Скажи ему, что у нас все религии свободны, а католиков нет ближе, чем в Балтиморе да у капуцинов в Пенебскоте. Скажи ему, что если он желает ехать — "Золотой Жезл" ждет с якорем наготове и полным грузом. Говори ему что хочешь, лишь бы только он бежал с нами.

— Тогда мы должны ехать сейчас же! — решительно настаивал де Катина, слушая сердечное приглашение, передаваемое его дяде. — Сегодня будет отдан приказ, и завтра уже будет поздно.

— Но моя торговля, — заохал купец.

— Захватите все ценности, какие возможно, а остальное оставьте. Лучше потерять часть, чем все, да в придачу и свободу.