Изгнанники (без указания переводчика)

У самой горы стоял большой корабль. Они увидели перед собой белоснежную палубу, окаймленную медными пушками и усеянную матросами. На корме небольшой отряд солдат занимался военным обучением; оттуда и раздавались звуки трубы, так неожиданно поразившие слух беглецов. Пока они не очутились на краю горы, им не только не были видны верхушки мачт корабля, но и желанные соседи не могли в свою очередь их увидеть.

Теперь же по восклицаниям и крикам ясно было видно, что их заметили с корабля.

Беглецы не стали медлить ни минуты. Скользя и спотыкаясь, спустились они по мокрому ледяному склону и с криками добежали через расселину до пещеры, где товарищи их также были изумлены звуками трубы, раздавшимися во время их невеселого завтрака. Несколько торопливых слов — и пробитый баркас спустили на воду, сбросили в него все имущество и снова поплыли. Обогнув ледяной выступ горы, путешественники очутились у кормы прекрасного корвета, с бортов которого глядели на них приветливые лица, а вверху развевался громадный белый флаг, украшенный золотыми лилиями Франции. В несколько минут лодку их втянули на палубу "Св. Христофора", военного корабля, везшего маркиза де Денонвиля, нового генерал-губернатора Канады, к месту его службы.

XXVIII КВЕБЕКСКАЯ ГАВАНЬ

На корабле потерпевшие крушение очутились в довольно странном обществе. "Св. Христофор" отплыл на Ла-Рошель три недели тому назад в сопровождении четырех маленьких судов с находившимися на них пятьюстами солдатами, отправляемыми на помощь переселенцам на реке Св. Лаврентия. Но в океане суда отбились друг от друга, и губернатор продолжал плыть один, надеясь встретиться с остальными в устье реки. С ним были рота Керсийского полка, его штаб, Сен-Валлье, новый епископ Канады, три монаха, пять иезуитов, отправлявшихся в опасную миссию к ирокезам, с полдюжины дам, ехавших к своим мужьям, две монахини-урсулинки, десять или двенадцать авантюристов, надеявшихся поправить свое состояние за морем, и двадцать анжуйских крестьянских девушек, рассчитывавших найти себе там женихов, могущих польститься на их приданое в виде простынь, горшка, оловянных тарелок и котла, которыми король снабжал своих смиренных опекаемых. Присоединить к такому обществу кучку новоанглийских индепендентов[6], пуританина из Бостона и трех гугенотов значило приложить горящую головню к бочонку с порохом. Но на корабле все были так заняты своими делами, что предоставили беглецов самим себе. Среди солдат тридцать человек страдали лихорадкой или цингой, и все монахи и монахини были заняты уходом за больными. Губернатор Денодвиль, благочестивый драгун, весь день расхаживал по палубе, читая псалмы Давида, или сидел далеко за полночь, обложенный картами и планами, обдумывая, как истребить ирокезов, опустошавших вверенный ему край. Кавалеры и дамы флиртовали, девушки из Анжу делали глазки солдатам, а епископ Сен-Валлье справлял богослужения, поучая свою паству. Эфраим Сэведж целыми днями простаивал на палубе, сердито глядя на добряка и его требник с красным обрезом и ворча про "мерзость запустения". Но никто не обращал на это внимания, объясняя странности моряка пребыванием на айсберге, и, кроме того, играло роль свойственное французам убеждение, что люди англо-саксонской расы не ответственны за свои поступки.

В данное время отношения между Англией и Францией были вполне мирные, хотя в Канаде и Нью-Йорке чувствовалось взаимное недовольство. Французы подозревали — и не без основания — английских колонистов в подстрекательстве нападавших на них индейцев. Поэтому Эфраима и остальных приняли гостеприимно, но на корабле было довольно тесно, и им пришлось разместиться где попало. Семье де Катина был оказан еще более любезный прием; слабость старика и красота дочери обратили на них внимание самого губернатора. Во время путешествия де Катина сменил свой гвардейский мундир на простое темное платье, и за исключением военной выправки он ничем не походил на дезертира. Старик Катина оказался настолько слабым, что не в состоянии был даже отвечать на вопросы, а дочь находилась постоянно при нем. Муж ее, достаточно привыкший к придворной жизни, умел много болтать, ничего по существу не высказывая, и таким образом окружившая беглецов тайна, казалось, оставалась вполне сохраненной. Де Катина отлично знал положение гугенотов в Канаде еще до отмены Нантского эдикта и вовсе не желал испытывать его на собственной персоне.