Изгнанники; Дядя Бернак: Романы; Война в Южной Африке: Документально-публицистическое исследование

— Мое счастье зависит от любимой женщины, — сказал я, — но все же почему это обстоятельство делает мой приезд нежелательным? — Ну, знаете, кузен, насыщенный парами воздух Англии затуманил ясность вашего соображения, — сказала она; — если уж на то пошло, буду откровенна с вами до конца и сообщу тот проект, который должен быть так же ненавистен как мне, так и вам! Знайте же, что если бы мой отец мог поженить нас, то он укрепил бы все свои права на землю за наследниками Гросбуа! И тогда ни Бурбоны, ни Бонапарты не были бы властны поколебать его положение.

Я вспомнил его заботливость о моем туалете сегодня утром, беспокойство о том, произведу ли я благоприятное впечатление, его неудовольствие, когда он видел, что Сибилль холодна ко мне, и, наконец, довольную улыбку, озарившую его лицо при виде нашего примирения. — Вы правы! — воскликнул я.

— Права? Конечно, права. Но будем осторожны, он следит за нами. Мы шли по краю пересохшего рва, и когда я посмотрел по указанному направлению, в одном из окон я увидел его маленькое, желтое лица, обращенное в нашу сторону. Заметив, что я смотрю на него, Бернак приветливо замахал рукою.

— Теперь вы знаете, что руководило им, когда он спас вашу жизнь, как вы мне сказали, — проговорила она. В его интересах женить вас на своей дочери, и потому он оставил вас в живых. Но, если отец поймет, что это невозможно, о тогда мой бедный Луи, берегитесь, тогда ему, опасающемуся возвращения де Лавалей, не останется ничего иного, как уничтожить последнего их представителя!

Эти слова и желтое лицо, караулившее нас из окошка, показали мню всю громадность грозившей мне опасности. Во Франции никто не мог принять во мне участия! Если бы я вовсе исчез с лица земли, никто даже и не осведомился бы обо мне; следовательно, я был вполне в его власти. Все, что я видел сегодня ночью своими глазами, говорило мне о его жестокой беспощадности, и с этим-то зверем я должен был бороться! — Но ведь он же знает, что ваше сердце принадлежит другому, — сказал я.

— Да, он знает это, и это мне тяжелее всего. Я боюсь за вас, за себя, но больше всего за Люсьена. Отец не позволит никому стать поперек своей дороги!

Люсьен! Это имя промелькнуло передо мною, как вспышка огня в темную ночь. Я много раз слышал о страстности и силе женской любви, но разве можно было предположить, что эта гордая, сильная духом девушка любила то несчастное существо, которое я видел этой ночью трепетавшим от страха и унижавшимся перед своим палачом? Я вспомнил также, где я впервые видел имя Сибилль. Оно было написано на первом листе книги: «Люсьену от Сибилль» гласила надпись. Я вспомнил также и то, что мой дядя говорил ему что-то о предмете его страсти.

— Люсьен горячая голова и быстро увлекается, — сказала она. — За последнее время он много занимался чем-то с отцом; они по целым часам не выходили из комнаты, и Люсьен никогда не рассказывал, о чем они переговоривались между собою. Я боюсь, что это не доведет его добра: Люсьен скорее скромный ученый, чем светский человек, но в последнее время он слишком увлекается политикой!

Я не знал, молчать ли мне или показать весь ужас положения, в которое попал ее возлюбленный. Пока я колебался, Сибилль с инстинктом любящей женщины угадала, что происходило во мне.

— Вы знаете о нем что-нибудь? — почти крикнула она. — я знаю, что он отправился в Париж. Но ради Бога, скажите, что вы знаете о нем? — Его зовут Лесаж?

— Да, да, Люсьен Лесаж!

— Я… я… видел его, — запинаясь, проговорил я.

— Вы видели его! А ведь не прошло еще 12 часов, как вы здесь. Где вы видели его? Что случилось с ним?

В припадке тревоги Сибилль схватила меня за руку. Было бы жестоко сказать ей все, но молчать было бы еще хуже. Я в смущении стал смотреть по сторонам и, к счастью, увидел на изумрудной лужайке дядю, приближавшегося к нам. Рядом с ним, гремя саблей и позвякивая шпорами, шел красивый молодой гусар, тот самый, на которого было возложено попечение об арестованном в прошлую ночь. Сибилль, не колеблясь ни минуты, с неподвижным лицом, на котором выделялись пылавшие, как уголья, глаза, бросилась к ним навстречу.

— Отец, что ты сделал с Люсьеном? — простонала она.

Я видел, как передернулось его бесстрастное лицо под этим полным ненависти и презрения взглядом дочери.

— Мы поговорим об этом впоследствии, — в замешательстве сказал он. — Я хочу знать сейчас же и здесь, — крикнула она. Что ты сделал с Люсьеном?

— Милостивые государи, — сказал Бернак, обращаясь к гусару и ко мне, — я очень сожалею, что заставил вас присутствовать при семейной сценке. Но вы, вероятно, согласитесь, лейтенант что оно так и должно быть, если принять во внимание, что человек, арестованный вами сегодня ночью, был ее самым близким другом. Даже эти родственные соображение не помешали мне выполнить мой долг по отношению к императору. Мне, конечно, было только труднее исполнить его!

— Очень сочувствую вашему горю, — сказал гусар.

Теперь Сибилль уже обратилась прямо к нему.

— Правильно ли я поняла? Вы арестовали Лесажа?

— Да, к несчастью, долг принудил меня сделать это.