Изгнанники Земли

Виржиль и Каддур, не теряя времени, собрали все нужные материалы, чтобы заделать отверстие в стене помещения заключенных, выходившее в круговую галерею обсерватории и служившее им для получения воздуха, — настолько, чтобы это громадное отверстие довести до размеров отдушины самых скромных размеров. Между тем заключенные с возрастающей тревогой и беспокойством следили за приготовлениями, совершавшимися на их глазах: как Виржиль и Каддур припасали все необходимое для работы каменщиков. Из всего этого злополучные негодяи заключили, что их хотят замуровать живыми в тесной клетке, и, по-видимому, такого рода перспектива весьма мало улыбалась им.

— Друзья мои, дорогие мои, — взмолился вдруг заискивающим, слащавым голосом Костерус Вагнер, — возможно ли, что вы хотите замуровать нас живыми?

— Хм! — иронически отозвался Виржиль. — Раз у нас осталась всего только одна бочка хлората калия, то не вполне ли естественно, что мы желаем сохранить его для себя!?

Костерус Вагнер и его сообщники многозначительно переглянулись и затем, отойдя в сторону, стали шепотом совещаться между собой.

— Мы ведь не уничтожили хлорат из этих бочек, — снова заговорил Костерус Вагнер, — и готовы даже указать вам, где он находятся, если бы вы пожелали поступить с нами иначе, более миролюбиво.

— В самом деле? — насмешливо отозвался Виржиль, продолжая разводить водой свою известку. — Ну, очень жаль, что вы так поздно одумались! Теперь выходит так, что нам вашего хлората калия совсем не нужно.

— О, если так, то я очень рад! — с напускной развязностью воскликнул Костерус Вагнер, физиономия которого, однако, далеко не выражала особой радости, — если так, то вы, конечно, не захотите наказать нас такой ужасной казнью за вину, не имеющую для вас никакого значения и не причиняющую вам никакого вреда.

— Все дело заключается главным образом в намерении, — поучительно возразил Виржиль, — а я не думаю, что ваши намерения по отношению к нам были особенно доброжелательными! — добавил он, накладывая первый камень.

— Однако не хотите же вы, в самом деле, заставить нас погибнуть от недостатка воздуха, заставить задохнуться здесь?! — воскликнул Игнатий Фогель уже вне себя от страха.

— А вы что думали, когда крали наш воздух, наш кислород, которым все мы дышим?! — бросил им в ответ бывший алжирский стрелок, — об этом вы, видно, забыли, друзья мои?

На этот раз уже все три негодяя, совершенно обезумевшие от ужаса, возымели злополучную мысль обратиться с мольбой о пощаде к Каддуру.

— Послушайте, — обратился к нему молящим голосом Питер Грифинс, — не заступитесь ли вы за нас? Конечно, мы не имеем чести быть с вами знакомыми, но все же не можем поверить, чтобы вы допустили совершить над нами подобное злодейское, неслыханное преступление в вашем присутствии.

— Нет? — воскликнул пронзительным, почти нечеловеческим голосом карлик, который вплоть до этого момента, помня запрещение Норбера Моони, не произносил ни слова. — Нет? Вы не допускаете мысли, чтобы я мог дозволить совершить на моих глазах подобное гнусное преступление? Однако такого рода вещи делаются на свете, и вам об этом должно быть известно! Разве вы не слыхали о ребенке, которого два компаньона содержавшие странствующий балаган под названием цирк, похитили из его семьи, затем замуровали в железные тиски на целых пятнадцать лет, чтобы не дать ему расти и развиваться, как всякому нормальному человеку, а сделать из него урода, чудовище, посмешище для глупых зевак! Вам никогда не рассказывали такой истории? Мне же ее когда-то рассказали! И я подумал, что другого такого злодеяния, такого страшного преступления не может быть! Не хотите ли, я расскажу вам эту страшную повесть, Питер Грифинс и Игнатий Фогель?

Оба негодяя и без того уже были бледны и дрожали от страха, но по мере того, как говорил Каддур, бледность их становилась мертвенной, принимала какой-то желто-зеленоватый оттенок, а глаза расширились до того, что грозили, казалось, выскочить из орбит.