Изгнанники Зеннона

Я вспомнила потемневшие глаза Хейрона, его шепот, поцелуи и прикосновение горячих пальцев. Крики Теней и оглушительную тишину. И миг, в который Хейрона не стало. И поняла, что никогда не расскажу об этом Кинну. Хейрон уже заплатил за свой поступок – ценой собственной жизни. Пусть это останется моей тайной.

– Мы с Хейроном поругались. Из-за… всего. Я убежала от него, не хотела его слушать. И тут пришли Тени. Неожиданно. Я до последнего их не слышала. А когда услышала, они уже были здесь. Утешитель не рассказал Хейрону о том, что я могу слышать Теней. И он… не поверил. А когда он их увидел, уже было поздно. Он не успел… не успел разбудить камни. И Тени его поглотили.

Против воли на мои глаза опять навернулись слезы. А Кинн, помрачнев, посмотрел туда, где Хейрон лицом к лицу встретил смерть.

– Они со мной говорили, Кинн.

Он непонимающе взглянул на меня.

– Кто?

– Тени. Они говорили со мной. Я их понимала.

Кинн широко раскрыл глаза:

– Как такое возможно?

Я устало покачала головой.

– Наверное, потому что на мне их метка. Они называли меня «маленькая дремера»…

Кинн молча ждал, пока я не продолжила:

– Я всегда думала, что Тени страшны, потому что поглощают людей. Но они ужасны сами по себе. Они чистое зло, Кинн. Им доставляет удовольствие играть с нами, разжигая наши страсти. Они специально уничтожили Псов, чтобы сделать мне больно. Они… – я едва не проговорилась про Хейрона, но осеклась. – Они повлияли на Утешителя и Карателей. И на Амри, наверное, тоже. И они не остановятся, пока не поглотят весь мир.

Меня пробрала дрожь.

– Но почему мы с тобой остались живы? Почему Тени к нам не приближались?

– Не знаю. Тени проговорились, что ты еще жив, что… оставили тебя напоследок. И я… – Я посмотрела на свои руки. – Я была в таком отчаянии, что потребовала оставить тебя в покое и коснулась одной из Теней, а она исчезла как дым… И больше я ничего не помню.

– Ты приказала Теням оставить меня в покое? А потом коснулась одной из них? – голос Кинна дрогнул.

Почувствовав его взгляд, я опустила глаза.

Я сделала так, потому что я тебя люблю.

Но сказать это здесь, рядом с тем местом, где погиб Хейрон, – всё равно что признаваться в любви у могилы.

И еще мне страшно. Потому что я не знаю, есть ли у Кинна ко мне какие-то чувства.

Да, он помогал мне и оберегал меня, но, вполне возможно, он делал это потому, что его гложет чувство вины, ведь он сам об этом сказал. Он считает, что из-за него моя жизнь пошла под откос.

И я произнесла:

– Если бы не я, ты бы уже давно был в Альвионе.

Он собирался что-то ответить, но тут неподалеку послышалось конское ржание. Кинн мгновенно вскочил и помог мне встать. Мы двинулись в сторону храма, чтобы спрятаться там, но затем одновременно замерли: ржание раздалось снова, теперь ближе, – но не со стороны дороги, а из леса.

Мы с Кинном переглянулись, и он заметил:

– Думаешь, кто-то решил прогуляться на коне по лесу?

Я недоуменно покачала головой, а потом меня осенило:

– Это, наверное, конь Хейрона! Ведь Хейрон нас как-то опередил. Наверно, он где-то оставил коня, чтобы не выдал его своим ржанием. А тот, видимо, сорвался с привязи.

На всякий случай мы спрятались за углом храма и подождали, пока черный, как беззвездная ночь, конь не вышел из леса. Вид у животного был понурый и недовольный: Хейрон беднягу не расседлал – возможно, на случай погони.

Осторожно ступая, мы приблизились к коню, который начал пощипывать сочную траву на опушке. Он повел ушами, едва глянул на нас и, фыркнув, вернулся к еде. На черной шерсти ничего заметно не было, но на сбруе тут и там виднелись капли крови.

Мы немного постояли рядом, а потом Кинн заговорил с конем миролюбивым тоном и, подойдя ближе, протянул руку. Тот поднял голову, потянул ноздрями запах и позволил погладить себя по холке. Продолжая говорить с конем, Кинн подошел к чересседельной сумке и, открыв ее, стал что-то доставать.

Когда он обернулся ко мне, в руках у него были хлеб, сыр, вяленое мясо и фляжка. При виде еды мой желудок заурчал, и я покраснела. Кинн отдал мне продукты, оставив себе фляжку:

– Пойду поищу какой-нибудь ручей. Заодно умоюсь. А ты пока поешь.

Немного утолив голод, я посмотрела на коня, продолжавшего мирно пастись на опушке, и мое сердце кольнуло. Знает ли он, что его хозяин погиб и больше никогда его не оседлает?

Я вспомнила Огаста Бернела, высокого и светловолосого, как его сын, и Нию Бернел с такими же голубыми глазами. Они ждут, что их сын со дня на день вернется. Но этот день никогда не наступит.

Вскоре Кинн возвратился с полной флягой, и я вполголоса спросила его, опасаясь, что моя просьба прозвучит слишком странно:

– Мы его похороним?

Вздрогнув, он бросил мимолетный взгляд в ту сторону, где лежала одежда Хейрона, и затем кивнул.

– Спасибо.

Я сходила к ручью умыться, а когда пришла обратно, Кинн уже рыл ямку возле западной стены храма. Я помогла ему, а потом дрожащими руками подняла с травы черную униформу Хейрона. Кинн собрал камни для щита и убрал мешочек себе в карман.