Изгнанница. Путь к свободе

Лона тихонько на цыпочках подошла к полуоткрытой двери – тапочки, как всегда, затерялись где-то под кроватью, и приходилось ступать босыми ступнями по стылому полу – и увидела, как мама обнимает папу и тихо плачет, а тот прикрыл глаза и прижимает ее руку к груди.

– Мама, папа! – Лона вбежала в кабинет.

Отец тут же усадил ее на руки.

– Опять без тапочек. Застудишься! – пожурил он, погладил девочку по голове и крепко прижал к себе.

Лона и перевела взгляд на маму, которая уткнулась в папину макушку и не поднимала головы. Плечи ее вздрагивали от беззвучных рыданий.

– А почему мама плачет? – заглянула ему в глаза девочка.

– Иногда женщинам это нужно.

– А мне тоже нужно сейчас плакать?

– Тебе? Ни в коем случае. Смотри, – он притянул к себе лист, на котором была написана одна единственная фраза:

«Я ВЕРЮ В ЛЮДЕЙ».

– А зачем ты это написал? – в удивлении подняла брови девочка. – И зачем верить в людей?

– Я очень надеюсь, что эта фраза поможет мне исправить мою ошибку, и те, кто останется после меня, смогут сделать этот мир лучше. Поверь, за это можно и умереть.

– Отец не сумел тогда ввести код. Я не знаю почему. С тех пор я его больше никогда не видела. Но надеюсь, что тебе удастся закончить то, что он так хотел сделать.

– Ты так думаешь?

Бабушка посмотрела на меня долгим понимающим взглядом:

– Я просто верю в людей… И в тебя.

Я помолчала, переведя взгляд на огонь. Язычки пламени весело плясали и дарили тепло. А я и не заметила, что замерзла. Протянула руки вперед, согревая пальцы и тихо произнесла:

– Разве люди уже не доказали множество раз, что не достойны того, чтобы в них верили? Может, и не нужно никого спасать? Может, без нас этот мир станет лучше и чище?

– Почему ты так думаешь?

– Среди людей процветает жадность, зависть, подлость, ими легко манипулировать. Достаточно белое назвать черным, а черное – белым, и они верят, потому что так им удобнее, потому что они хотят это услышать! Они сами позволяют промывать себе мозги и не желают видеть ничего дальше своего носа. Видят, как убивают их детей и сами от них отрекаются, потому что кто-то сказал, что они какие-то не такие! Уверена, толпа и без охотников разорвала бы жертв Большой охоты, тех, кого еще вчера они все считали братьями, сестрами или просто хорошими соседями. Для них это уже не люди, не дети, которые все еще им верят и на что-то надеются, ищут в их глазах сочувствие. Но даже это я могу оправдать. Страх – страшная вещь. Но почему никто никогда не задался вопросом, зачем устраивают Большую охоту? Неужели нельзя попробовать кого-то спасти или просто тихо и спокойно лишить мутантов жизни или просто дождаться, когда начнутся эти мутации, ведь это время подростки могут провести со своими близкими в нормальных условиях. Но нет, их нужно загонять, как диких зверей, кричать со стен, улюлюкать, ждать трансляций их убийства и мстительно наслаждаться шоу, потому что там погибли не они.

– Проще ненавидеть тех, на кого указали, иначе придется ненавидеть себя, – тихо ответила бабушка. – Ковчеги – это не весь мир.

– Там все так же, – махнула я рукой и прикрыла глаза, погружаясь в видения бесконечных смертей своих друзей. – Смерть и кровь ради своих шкурных интересов. За последние несколько дней я видела столько смертей, что не понимаю, как сама до сих пор жива и зачем…

Мы надолго замолчали. Пламени костра никак не удавалось отогреть мои пальцы, и я снова вцепилась в лежащий на коленях контейнер. Так почему-то было теплее.

– Мэй, – наконец, заговорила бабушка. – Люди склонны ошибаться. Мы слабые создания. Но еще мы умеем признавать ошибки и иногда на них учиться. Людям нужен шанс. Нужен толчок, который даст им возможность все понять и измениться. Разве ты не встретила тех, ради кого согласилась бы заново пройти весь путь, начиная с Большой охоты? Ради кого ты сидела в одиночестве на краю пропасти, чтобы защитить?

Я оторвала взгляд от костра, посмотрела бабушке в глаза и прошептала сдавленным горлом:

– Есть.

– В них ты веришь?

– Верю.