Изгои

Чего рыгочешь? а вот теперь слышу. колокол. У них свои голоса, совсем разные как у людей. Когда-то, еще в первом классе, пошла я с матерью в на Пасху. Не в собор, а на окраину. Там народу было поменьше. Я знала ничего о Боге. Дома о Нем не говорили. Лишь дети во дворе делились, что рассказывают старшие. Мать оставила меня возле большой иконы Богородицы, а сама пошла освятить крашенки и куличи. Мне велела подождать. Я смотрела по сторонам и боялась. С каждой иконы на меня смотрели строгие глаза и будто упрекали молча. Я прижалась спиной к стене и заплакала Вот тогда ко мне подошел человек весь в черном, с бородой, будто из иконы сбежал на время и стал успокаивать. Я перестала реветь, поверила, что в Божьем доме бояться нечего, там никого не обижают, надо только молиться и просить Господа о помощи и милости, — слабо улыбнулась Ольга, голос ее стал совсем тихий. — Я стала спрашивать о Боге и очень не хотела, чтобы человек снова сбежал в икону. А он и не спешил. Как много нужного узнала от него. Он говорил, а я старалась все запомнить. И тогда впервые услышала, что в душе каждого живет храм Божий. Со своими колоколами в самом сердце находится. Коль грешит человек, молчат колокола. Если с чистой душой обращается к Господу, звонят колокола переливчато, звоном малиновым. А грешник услышит их под самую смерть, чтоб имел время на раскаянье.

Ты не грешней других. Да и в чем мы виноваты? Разве хотели стать бомжихами? — погрустнела Катька.

Да разве в том беда? Я знаю, за что меня Бог наказал. Сама виновата! Ведь аборты, Катька, это душегубство! Но пускать на свет таких как сама, с моею корявой судьбой не могу, — заплакала Ольга внезапно.

Во, дает, метелка! Сначала отравила, а теперь

воет!

Да куда б с ним делась? Ведь даже ты не впустила бы нас на порог. А теперь, загубив его, сама подыхаю.

Ну, это закинь! Сколько вас ковыряется всякий день? На чердаках и в подвалах. Ни одна не откинулкак хотите. И черт вас не берет! — не поверила девчонка бомжихе.

Может и выживу. Если это обломится, слиняю от бомжей насовсем!

свалишь?

В монастырь попрошусь!

Там свой бардак сколотишь? Тебя оттуда попрут. Туда безгрешных берут.

Таких нету на земле! Даже моя мать про это говорила. Она перед смертью в себя пришла и все меня жалела. Говорила, что если б не жадность, она не потеряла бы меня и свою жизнь. Погналась за большими деньгами, а ушла с пустыми руками. Без радости, в слезах умерла. Да и в жизни ничего хорошего не видела, кроме горя и боли. И я впустую копчу. Сама не знаю зачем. Оттого, если помру, только лучше будет. Ни за спиной, ни впереди — никакого просвета, — простонала Ольга, упав на одеяло.

Знаешь, я на кладбище познакомилась со сторожем. Классный дед. Вот только совсем старый хрен. Даже кашляет в два конца сразу. Ему уже много лет. Он всех пережил. Сталин на Колыму согнал. Другие вынули уже полуживым. Тоже не хотел жить. Всех потерял. Потом опять всех заимел: и женой, и детьми обзавелся. Дом построил, сад посадил. Когда все сделал, его уже из этого дома семья выперла. И сказали, мол, пока строил был нужен, теперь гуляй. Он живьем в землю лез. Бомжи его не взяли. Он смерть звал, она не пришла. Так что думаешь, в сторожа его взяли на погост. Так он и там выжил. Все могилы без разбору доглядел. Прибрал, кресты, ограды поправил…

Во! Скоро я к нему пожалую! Пусть и меня не обходит. Не то припутаю ночью, по старой привычке, погляжу, где он свой порох прячет, как сумел канать через беды? Я одна не продышала. Слабачка! Видать, все мы, бабы, сильны, покуда любимы. Как только нас забывают мужики, жизнь тоже отворачивается.

Но тебя любили многие?

Ольга оживилась и, хотя вставала трудно, села на одеяле, попросила сигарету впервые за все время и, закурив, заговорила:

Любили! Но по-разному! Одни — как ту вошь в подштанниках: чем чаще чешут, тем я жирней. Знаешь, сколько мне платили поначалу? Хо! Только баксами! За ночь до штуки имела! Ох и клево канала! Вот только одна беда, «бархатка» не бесконечна!

Я ж про любовь! — покраснела Катька густо.

А я за что подыхаю? Мне нет семнадцати! И до утра так долго! Ты еще веришь в нее, значит, тоже хлебнешь по горлянку. Плюнь! Люби только себя! И никому не верь, ни одному козлу! Иначе загнешься как я! И тебя тоже даже у рыть станет некому, потому что и за это нужно сначала отбашлять! Или напакостить полные карманы!

Катька вздрогнула на стук двери. Это Женька с Димкой вернулись в дом. Поев и покормив Голдберга, легли на Зинкину постель и вскоре уснули.

Катька тоже прилегла, но Ольга не дала уснуть. Она стонала так жалобно, будто маленький ребенок, заблудившийся в ночи, умирал от стужи и страха.

Оль! Я за врачом! Не могу больше видеть, как мучаешься! — сорвалась девчонка с постели.