Изгой

Татары о чем-то переговаривались между собою глумливыми голосами, да еще с очень нехорошим смешком. Их было вокруг него с десяток, не больше. Будь перед ними сейчас Рэмбо или кто-то другой из крутого спецназа, то может быть победил бы их всех, но не Юрию сейчас нападать – ничего врагам он сделать не сможет. А его участь определяется сейчас, и принимать ее придется покорно. Даже ругаться не стоит – придут в ярость крымчаки и начнут по-настоящему, с природным зверством, пытать. Так что остается только молиться, и надеяться на Божью помощь.

Галицкий с покорностью ждал боли, однако совершенно неожиданно горячая струя обожгла ему лицо. Он открыл глаза и от жуткого удивления онемел – татарин распахнул полы халата и мочился прямо на его лицо. Деловито так – как песик метит на столб.

– Ты че творишь, падло!

Попытка вскочить на ноги была загашена несколькими пинками, от которых Юрия скрючило от боли. Горячая моча продолжала литься на его голову – татары совершали этот увлекательный для них процесс поочередно, дружно смеясь, пресекая болезненными ударами любые попытки возмущения, пусть даже словесные.

«Обоссали с ног до головы, как забор кобели пометили. Ниже плинтуса меня опустили, показывая новое место в жизни – бесправного и бессловесного раба, с которым можно сотворить все, что на скудный ум взбредет и душе их поганой будет угодно. Надо терпеть – может быть удастся выбрать удачный момент. Сбежать и отплатить им той же самой монетой. Таких обид нельзя прощать этой немытой сволочи!»

Татары захохотали – «душ» прекратился. Юрия подняли на ноги, он открыл глаза и тут ему стало по-настоящему страшно, даже зубы защелкали во рту, прикусив язык.

– Кисмет!

К нему подходил раскоряченной походкой татарин, что только подъехал и спешился. Знакомая морда – на лице кровь, нос картошкой, глаза синевой заплыли, но сверкают яростно. А в руке сабля, кончиком направленная Галицкому прямо в живот.

«Все, конец мой настал! Второй раз носяру я ему не сверну – настороже, гад, да и сил у меня больше нет. А глаза как горят – одной только злобой, видимо решает как меня побольней зарезать, харакири сделав. Да, погано умирать буду, долго и в страданиях. Может что-нибудь сказать ему душе страдательное, чтоб от ярости задохнулся и меня зарубил?!»

– Как яйца у тебя, не округлились?! Ничего, хоть у одного баклана татарского деток больше не будет, ублюдков мелкотравчатых. Козел ты похотливый, конина педальная…

Юрий ронял слова как камни, отчетливо понимая, что другого варианта у него просто нет, и уже не будет. Лучше сразу принять смерть от сабли, как те убиенные монахи, а не подыхать от пыток, визжа и скуля. И на секунду остановившись, чтобы перевести дух, Галицкий окрепшим голосом высказал свои пожелания подошедшему вплотную татарину.

– Чтоб тебе одну свинину жрать, и на хряке ездить! А дети твои поросятками будут…

С внезапно исказившимся лицом степняк резко ударил его по голове рукоятью сабли. Юрий вскрикнул, прижал ладонью рану, чувствуя под пальцами горячую кровь и сдвинув лоскут кожи с волосами. И тут же его ударили ногой в пах – теперь руки дернулись в обратном направлении, схватившись ладонями за «причинное место».

– Уй, бля…

Татары громко засмеялись от вскрика Юрия, что округлевшими от боли глазами смотрел на истязателя. А тот ухмыльнулся – по жуткому оскалу на лице с куцей бороденкой и щелками глаз, стало ясно, что крымчак вполне понимает русскую речь.

– Ти совсем глюпий, урус! Сабли нет рука, а обидные слова говоришь, да?! Совсем тупой башка! Секим делать надо!

Степняки засмеялись, а «крестник» Галицкого даже не улыбнулся, продолжая свою речь:

– Но я не буду секим глюпий башки! Ты говоришь, что деток у меня не будет?! От ханум не будет, я в наложницы тебя, урус, возьму! Год тебя тоби буду, два года тоби, три тоби! Пока рожать не начнешь…

Двое татар, видимо понимавшие русскую речь, заржали, и тут же перевели слова – теперь смеялись все татары. От ясно очерченных перед ним перспектив, Юрий обуяла животная ярость и он кинулся на оппонента, желая только одного – порвать ему глотку…

Глава 8

«Почему меня не зарезали?! Так было бы лучше!»

Галицкий еле переставлял ноги, хотя лошади перешли с легкой рыси на шаг. Сил совсем не осталось, пот, моча и кровь спеклись коркой на его коже. Надрывно болели ступни, саднило запястья, легкое безумие начало одолевать разум – происходящее все больше и больше походило на кошмарный сон, в котором нельзя проснуться.

На берегу Донца татары не только не убили его, даже не стали дальше избивать – просто свалили на траву, сдернули с ног сапоги, связали руки арканом, конец которого прикрепили к седлу. И тронулись в путь, переговариваясь между собой – а Юрий побежал следом за ними привязанной собачонкой. Поначалу он стонал и ругался – колючки раздирали ему ступни, но потом потихоньку привык к боли. Несколько раз упал – тогда приходилось совсем плохо. Его волокло вслед за лошадью, и он буквально насаживался всем телом на шипы, веточки и камни, встречавшиеся на пути.