Изгой

От слов дьяка возмущение Ромодановского тут же утихло. Действительно – если человек во многих битвах побывал, хорошо воинское дело знает, да прежде мушкетерами или стрельцами командовал, то справиться должен был. А потому князь сразу уточнил:

– А прожитых годов сколько сему «бурсаку»? Служил ли ранее королю польскому али свеям?

– Не знаю, княже, – дьяк развел руками. – Выглядит сей муж зрело, будто лет много, возраста лет тридцати. А служил ли он свеям или ляхам не ведаю. Вот только…

Григорий Григорьевич внимательно посмотрел на Нащокина, тот явно был смущен и находился в растерянности. А потому князь поторопил его кивком – «бурсак» его самого заинтересовал не на шутку. Если тому столько лет, то в войне с ляхами участвовал.

И тут его обожгла пришедшая в голову мысль – что могло быть и совсем плохо, наоборот – с поляками против московских войск мог сражаться. Ведь Сирко тоже козни против царя чинил!

– В обитель в мае пришел ну не юнец, но еще не зрелый муж. А тут словно постарел сразу намного лет.

– В татарском полоне тяжко, и горести многие человек претерпевает. Страдания старят сильно…

– Но не за три же месяца так человек измениться может! Мне весточка из обители на Святых Горах вчера пришла, от монаха одного, – дьяк заговорил осторожно.

– Оного бурсака он видел перед набегом, и пишет, что воевода, который острог построил и Славянском назвал оный, на него ликом похож, как старший брат походит на младшего. Но именем последнего почему-то представляется, и желает, чтобы так его и называли.

– Острог?! Какой острог, почему не знаю?!

Князь чуть ли не взъярился – какой-то воевода, толи «бурсак», или сотник, что больше похоже на правду, да еще из ляхов, строит крепостицу самочинно – а он ничего не знает!

– То земля на полдень от лавры в тридцати верстах, запорожцам вроде принадлежащая. И отвел ее кошевой атаман Сирко толи под хутор, али под крепостицу малую, именно оному Юрию Галицкого, коего чуть ли не с детства знает. Как и покойный гетман Богдан Хмельницкий – о том мне весточку из Сечи отправили.

– Хм, непонятно…

Григорий Григорьевич задумался – теперь к удивлению добавилось беспокойство. Вроде как запорожцы признали государя Алексея Михайловича, но живут сами по себе и соваться в дела Сечи приказным людям не позволяют. А тут крепостицу тайно поставили рядом с царскими землями, и что-то мутят, видимо, нехорошее.

После размышлений князь спросил:

– И давно строят сей острог?

– Уже как восемь седьмиц, княже. А каков он не ведаю. Токмо знаю, что Сирко струги по Донцу отправил с грузами до сего Славянска, да сечевых казаков в охранение обоза, что к лавре прибыл. А сколько людишек там, тоже не ведаю. Будто полоняники все бывшие, из Крыма пришли. А беглых вроде там и нет.

Ромодановский задумался – все бывшие татарские невольники освобождались от «крепостного состояния», а потому вмешаться в дела Сечи он не мог. Лишь укрывательство беглых не допускалось, хотя казакам, что запорожским, что донским, на это было наплевать. Недаром вор Стенька Разин именно беглых, что на Дону укрылись, на бунт подбил.

Острог нужно проверить на укрывательство, хотя там и казаки из Сечи, а вот конфликта с ними нужно избежать. Да и посмотреть на сего Галицкого необходимо, что он за человек и почему под государеву руку до сих пор не пошел и челобитную не подал.

– Крепостицу слобожанскую у Лавры сожгли, но там казаки сотника полка Харьковского Лободы рубеж защищают. Потому, не мешкая надо приказ ему отписать – оный Славянск посетить, все посмотреть и роспись о том учинить. И оного воеводу Галицкого под высокую государеву руку привести, а заодно посмотреть, что за человек.

– Немедленно отпишу, княже…

Глава 10

– Вставай, господин мой! К заутрене бьют.

Ласковый голос татарки пробудил Юрия от ночных грез, настолько сладостных и греховных, что и просыпаться не хотелось. Но нужно вставать – Рождественский пост идет, и боярин подавать пример должен в религиозном рвении, которого он в себе не чувствовал.

В хате еще было тепло, стенки хорошо протопленной печи за ночь не остыли. Спал на жесткой лежанке – двух сдвинутых лавках, прикрытых медвежьей шкурой, старой и обтрепанной, потому на нее даже татары не позарились. Про перину и не думалось – это сколько кур извести нужно, чтобы пару набить. Подушек от прежних хозяев одна осталась, и у него под головой лежала – не по чину другим на такой спать, все лучшее для боярина.

Потянулся по привычке, мысленно пороптал на нелегкую судьбу, совершенно не стесняясь стоять перед девушкой в исподнем белье. И бодро потопал к умывальнику, который сообразил модернизировать. Обычный глиняный горшок с коническим деревянным клапаном внизу – нажал на него ладонью, и полилась водичка в «поганую» кадушку. Местные варианты горшка с «носиком», как у чайника, подвешенного на веревочке, его порядком раздражали – каждый раз нужно наклонять емкость, надавливая на «клюв» и мыть себя одной ладонью.