Изгой

Но одно слово «пока» говорило о том, что молодой царь держит в уме на будущее этого изгоя – и по всему выходило, что для Речи Посполитой оный князь может превратится в занозу, если поддержать его притязания на родовые земли, что поляками Русским воеводством именуются. Но такого просто быть не может, когда турецкие и татарские полчища могут снова хлынуть на Украину – тогда не только полякам достанется, Московское царство может и своей части Гетманщины лишится.

– Изгой этот, князь Юрка Галицкий волен ехать куда угодно – в Сечь или к себе в городок Славянск, путь перед ним чист! Но если останется в землях своих, то со своими стрельцами обязан выйти в поход супротив турок и татар под нашей полной властью.

Спокойно сказанные слова юного царя говорили о многом – новопостроенный острог признавался вотчиной потомка бывших королей. И тем самым вбивался клин между изгоем и запорожцами в борьбе за эти земли. А в склоке они себя обессилят и полностью признают без всяческих уверток московское владычество над ними.

– О том написать ему через приказ Малой Руси грамоту!

Царь Федор Алексеевич задумался, юное лицо заострилось, на лбу собралась складочка.

– За ружья и пистоли изгою галицкому выдать награду в пятьсот рублей. А за невзгоды, по ошибке перенесенные, от моего имени дать поминки из казны Большого Дворца, дабы неприятности сгладить. И не скупиться – сукном одарить и припасом воинским. А для его войска, что против турок и татар готовиться будет дать ему сукна и железа, пороха, ружей старых и пушек, нам негодных.

Возникла небольшая пауза – было видно, что молодой царь уже сильно устал. Но Федор Алексеевич докончил твердым голосом:

– И охочих людей пусть нанимает – тут ему препон не чинить. И людишек, что с польской стороны беглецы, тоже принять может в свои владения, под покровительством нашим находящиеся…

Глава 4

– Вначале думал, что этот мир сдвинутый напрочь, а я один в своем уме. После Крыма понял, что это жизнь такая, а мои мозги набекрень встали. Теперь же, после визита в Москву, – лицо Юрия перекосила гримаса ненависти и злобы, – все встало на свои места. С волками жить – по волчьи выть, сказал бы. Но американцы, которых еще нет, недаром говорят – ничего личного, это бизнес!

Юрий осторожно зашел в мелкий, едва по щиколотку, ручеек, уселся на дно. Тело окутала теплая вода – лето стояло жаркое, не то что ручьи и речушки пересохли, сам Торец скукожился и усох по глубине и ширине. Это в 21-м веке не река, а сплошное непотребство, отравленная промышленными стоками. А сейчас лепота – вода чистая, рыбы много, пойма заросшая, по берегам дубравы растут.

– Лукашка, грязь смывай!

Выкупленный из холопства в Москве у подьячего паренек живо принялся тереть пучком травы спину, живот, и особенно осторожно плечи. После дыбы руки хотя и окрепли, но неосторожное движение каждый раз напоминало о московском гостеприимстве, когда по желанию боярина Матвеева его без суда и следствия, даже без всякого предварительного допроса, вздернули на дыбу «облегчить душу».

«Если бы в панику ударился, то пытали бы до смерти. А так вовремя сообразил обвинить боярина, у которого даже царского приказа на руках не было. Если когда-нибудь сведут нас кривые дорожки на жизненном пути – убью на хрен!

Ибо нет у меня иного выхода – этот бородач из ссылки рано или поздно вернется, ему вдовая царица Наталья Кирилловна из рода Нарышкиных по гроб жизни обязана. Потому что удачно он ее замуж за московского царя Алексея Михайловича выдал, недаром я его в горячке сутенером назвал. И хорошо, что этого слова здесь не знают – убили бы меня особо жутким способом. Четвертовали на запчасти, или на кол посадили.

И то в Москве сочли бы такую казнь гуманной, за «оскорбление царского величества»!

У той царевич малолетний подрастает, по имени Петр Алексеевич. Хорошо, что запомнил по учебнику, мать моя история, на хрена я тебя не учил в школе, балбес безмозглый!

Ведь оный Петрушка будет будущим императором Всероссийским. Так что лет через десять, может толику подольше, сморщат меня за милую душу, за гланды наизнанку вывернут. И повисну я снова на дыбе, и полной задницей отведаю всех прелестей.

Еще этих долбанных Нарышкиных пруд-пруди, и все моей крови жаждут, за «подставу» с Матвеевым. Причем, не я ее начал, но меня уже виновным определили, и крови моей жаждут. Одно хорошо – покровителем обзавелся, лет на десять меня окольничий Милославский старше, но на юного царя влияние имеет. Вон как его племянник Иван Толстой шустро мои грамоты с коронами привез. От новых пыток спас, а то бы за самозванство растерзали бы. А так выпустили из Москвы – туда меня теперь не затянешь, даже царевной и полцарством в придачу.

Ну их на хрен!»