Изгой

Ратмир вдруг живо представил, как где-то глубоко-глубоко под землей сейчас качают из грунта воду и минералы мощные корни. Черные шланги, вгрызшись через камни и глину, ворочали все, что было под этим двором. Представил, как по стволу по множеству маленьких труб качается вверх и в ветви вода. Странно, но Ратмир никогда не мог себе представить фотосинтез.

Как это, как? Какие-то электромагнитные колебания от источника за сотни тысяч километров отсюда, вступают во взаимодействие с этими листьями и приводят все это в движение, наполняют смыслом весь этот вековой рост дерева вглубь и ввысь. Дерево — совершенно осязаемое, материальное, тянулось и росло, повинуясь чему-то незримому и эфемерному. Искало «это», поворачивая ветви неимоверным и долгим усилием, ловя каждый взгляд этого желтого ока из синей бездны. Набираясь от этого взгляда силой, мощью и долголетием.

Ехал в Черностепь в тихом ночном поезде, растянувшись на верхней полке, глядя, как в зеркале на двери, мелькают, отсчитывая километры и минуты огоньки фонарей. Железный стук колес, равномерно, как часы, отстукивал время, отделявшее его от дома, от родителей и того дерева, от всего, что было «до», и приближали его к тому, что будет «после». Ему было слышно, как со стуком железяк, укладываются, как перегородки, непреодолимые и непреклонные заграждения, между прошлым и будущим, такие, чтоб нельзя уже было вернуться назад.

На аэродроме 11-й дивизии жар шел от бетона, на солнце плавились грузовики, вертолеты и солдаты, обвешанные железом. Пахли расплавленные потные кирзачи и хэбэшка, тенты на грузовиках. Капитан с летными петлицами махнул ему рукой и указал на вертушку, уже крутившую лопастями на дальней площадке. Ратмир, закинув на плечо, вещмешок, подхватив рукой сумку-баул с хавчиком «из дома», побежал туда, дыша горячим паром.

В вертолете с ним летели штабные — в кителях и брюках, при галстуках, сложив одинаковые серые кейсы на колени, усевшись на скамейке вдоль борта. Ратмир любил летать на военных транспортных вертолетах. Кабина была настежь открыта, и можно было зайти к пилотам, угостив их пирогом, посмотреть из кабины вперед. Перетереть с ними всякие сплетни. Летуны знают все, что творится в армии лучше другого штабиста. Но у этих новостей особых не было. С Каулнина по-прежнему вывозят много трехсотых и двухсотых, обратно сейчас массово тащат молодняк — лейтенантов, только что выпустившихся из училищ. Массово идет замена среднего комсостава на всех границах. Но везде все тихо. В том числе и на болотах царит сонное и безмятежное спокойствие.

Ратмир открыл иллюминатор и курил, глядя вниз, на зеленые луга, плавно уже переходившие в лесные островки, а потом и в целые лесные моря. Штабные сидели молча, повтыкав в уши наушники от телефонов. Кто-то смотрел кино, кто-то, глядя в иллюминатор, слушал музыку, кто-то во что-то играл.

Пилоты хвалили яблочный пирог и сетовали, что им-то угостить капитана не чем. Узнав, что Ратмир не взял ничего от комаров, рассмеялись.

— Пацан, пуля — дура, а комар болотный — молодец. Этот везде достанет. Огромный, когда летит — гудит так, что уши закладывает, а жало — как острый кинжал. Бесстрашный, сука, знает, что прихлопнут его, а все равно атакует. На смерть идет, лишь бы крови твоей выпить. А хлебнет так, что сразу минус пол литра. И обязательно болячкой какой-нибудь наградит на память. Война будет-не будет еще не известно. А твой комар уже ждет тебя, уже знает о твоем назначении, жало точит, яд вырабатывает.

Хохоча так, летуны подарили Ратмиру баллончик с каким-то мерзопакостно пахнувшим гелем — мазаться, чтоб комар побрезговал и не укусил.

— А как прибудешь в часть, сразу иди к медикам. Так и скажи, что мол, «сами мы не местные», никакой протирки нет, никакой таблетки нет, грамоте болотной не разумеем. Тебе тогда хоть объяснят, как там жить надо и косметичку нормальную дадут с мазями и микстурками.

Ехал в батальон на уазике — старом и убитом, как положено полевой машине. Незнакомо вокруг было все. Запах насыщенный, терпкий, как под мышкой, с постоянно меняющимися тональностями. Гул жужжащей мошкары, слышный даже поверх движка машины. И Ратмир никогда еще не видел столько много деревьев. Это было их царство. Деревья в полустепи были одинокими старцами, похожими на волхвов, на старейшин племени. Казалось, они там правят, возвышаясь над степной пустотой. Деревья в Каулнине были похожи на интеллигентных пенсионеров. Они стояли маленькими скромными группами, в основном на перекрестках или стройными рядами вдоль улиц, как в очереди за молоком в льготном магазине. Каулнинские деревья были дисциплинированные, вежливые, изо всех сил старались не мешать людям суетиться и бегать туда-сюда, аккуратно приподнимали ветви, чтоб не мешать играться детям.