Изгои (Часть 4)

После трёх кружек головы у всех заметно отяжелели. Спасаясь от духоты, сидели на расстеленных на полу матрасах, на которых обычно и спали по ночам. Когда выдули всю пятилитровку, настроение и самочувствие у всех заметно улучшились. Арбалет поблагодарил братву за тёплую встречу и увалился спать. Уснул он крепким и безмятежным сном.

Условия проживания в камере оказались почти непереносимыми – это сразу ощутил Арбалет, едва проснувшись. В тесной, переполненной камере сидельцы постоянно страдали от духоты и сырости. Всем было тяжело, все чувствовали изнуряющий упадок сил. В таком угнетённом состоянии пропадали все человеческие желания.

Наблюдательный Арбалет сразу обратил внимание на то, что даже в жутких условиях этой адской жаровни, арестанты никогда не ругались между собой, а наоборот, старались всячески поддержать друг друга, хотя всем им было явно нелегко. Все опасались как-то нарушить товарищескую атмосферу в камере – атмосферу братства, поддержки, терпения и взаимопонимания. Критические обстоятельства, в которых они оказались, просто вынуждали их быть сплочёнными и дружными. Всем было одинаково плохо, но именно в жесточайших тюремных условиях в каждом из них заработали какие-то иные, доселе скрытые, внутренние механизмы, проснулись давно забытые человеческие эмоции, которые так необходимы нам, людям, и не только в тюрьме, но и на свободе.

Арбалет много размышлял над этим. Ему нравились эти простые люди. Да, все загремели в каталажку, но что бы ни привело их за решётку, все они были разные, все сохранили свою индивидуальность и не потеряли человеческого облика. Каждого встречали и провожали достойно, никого не выделяя и никем не гнушаясь.

В камеру-парилку попал однажды и бомж Вася. Не было у него ни родных, ни близких. А может и были, да общаться с ним когда-то не захотели, ошибочно посчитав себя людьми более высшего сорта. Попался он на краже продуктов (что вполне простительно в его положении: тяжело ведь всё время с помойки питаться, иногда хочется чего-нибудь свежего…). Арбалет с интересом наблюдал, как матёрые зеки относились к этому откровенному босяку, как заботились о нём. Васю отмыли, выбросили лохмотья, в которых он был одет, обули и приодели его. Все принимали активное участие в его жизни. С каждой посылки и передачи уделяли что-то и ему, заботились, чтобы этот, никому не нужный на свободе человек, хотя бы в тюрьме ни в чём не нуждался. И Вася, проживший всю свою жизнь по подвалам, буквально цвёл от счастья. Когда его, уже как осужденного (да, сурово наше государство к таким «крупным» ворам, как Вася!), переводили в другую камеру, он заревел как маленький ребёнок, обнимался со всеми и не скрывал своих слёз.

– Братва, от всей души спасибо за заботу и внимание… Я… Я… – захлёбывался своими слезами расстроенный Вася, пытаясь объяснить что-то самое сокровенное. – Да когда меня закрыли, я повешаться хотел! Я всю жизнь ненавидел и жить не хотел, а вы, родные мои, вернули меня к жизни. Дай бог вам, братья, всего-всего самого хорошего! Век вас не забуду!... Я пожил немало, но не встречал ещё людей лучше вас!

(Это мнение только горемычного бедолаги Василия. Мы-то с вами, дорогие читатели, понимаем. Что лучшие люди у нас не в пересыльной камере сидят, а в правительстве на благо народа пашут. И в Государственной Думе не щадя своих штанов трудятся!).

Очень не хотел Василий ехать в другую камеру. Здесь – братья, а там неизвестно что ждёт, разные люди могут встретиться на тюремном зигзагообразном жизненном пути. Дай бог тебе, друг Василий, встречаться только с достойными людьми, тогда и жить сразу захочется, жить и радоваться, что есть ещё кто-то, кому небезразлична и твоя судьба. Ты просто брат. И не так уж важно, кто ты: бомж, алкоголик, наркоман, надзиратель, министр или депутат. Все мы – только смертные люди, ничтожные пылинки, бесцельно блуждающие во Вселенском мраке.

Когда Василия Дмитриевича увели, Коваль тут же, видимо чтобы разрядить обстановку, сострил:

– Хорошо нам Вася пожелал. Нам бы камеру побольше, а остальное всё у нас уже есть.

Заканчивалось удушливое лето. С приходом прохладных осенних дождей и воздуху в камере становилось побольше. Прежней, невыносимой духоты уже не было, хотя народу в камере по-прежнему не убывало: одни уходили, на их место тут же являлись другие. Тюремная жизнь текла своим чередом. Тем временем, деятельный и предприимчивый Арбалет не терял драгоценных минут даром. Прежде всего, он бросил курить. Надышаться табачной вонью можно и по месту проживания. В камере – тридцать человек, и все курят. Жить приходилось в постоянном дыму. Конечно, старались курить в отдушину, но когда от постоянной камерной вони на продоле дубаки закрывали эти отдушины, вообще становилось невыносимо.