Изгои Интермундуса (СИ)

– Это Пес-В-вестник? – голос испуганно запнулся.

– Возможно, – ответил Теон, бросив взгляд на красноглазое существо.

Пес остановился и начал обнюхивать Теона: мой защитник попытался отстраниться, но пес предупредительно зарычал, и Теон послушно замер, продолжая закрывать меня от собаки.

– Что ему нужно? – спросила я.

– Может, хочет есть? – предположил Теон.

Он достал из кармана надкусанную медовую булочку и протянул псу. Вестник сел и носом уткнулся в протянутую ладонь. Вспыхнув золотом, пес исчез.

– Ты в порядке? – коснувшись ладонью моего лба, Теон осмотрел меня и, убедившись, что я не ранена, удовлетворенно кивнул, – Пойдем.

Взяла его за руку, и лес перестал казаться таким страшным: черные силуэты с корявыми, когтистыми пальцами снова стали деревьями, кусты перестали напоминать ужасающих созданий ночи. Я была уверенна, что тепло Теона исцеляет пропитанный мраком мир.

Прихожу в себя, все еще чувствуя тепло его руки, хотя и знаю, что это был всего лишь сон, осколок прошлого. Реальность не такая безоблачная. Холод тонким слоем окутывает тело, и я еще сильнее зажмуриваю опущенные веки, силясь изгнать образ, что нашептывает страх: я лежу в глубокой, сырой могиле и вижу звезды, которых давно уже нет во вселенной. Перед глазами и вправду пляшут искорки – видимо, сказывается напряжение. Прислушиваюсь: мерное «кап-кап» слышится где-то недалеко. Еще один жуткий образ овладевает мной: безжизненное, мертвенно-бледное тело за шею подвешено к потолку, а из раны на виске капает темно-красная жидкость. В нос ударяет затхлый запах с примесью трупного смрада.

Теон. В страхе мои глаза широко распахиваются. Волнения оказываются беспочвенны, а страхи преувеличены. Я нахожусь не в могиле, а в тусклом помещении: влажные стены мерцают в неровном свете факелов, на каменном полу, рядом с моей головой медленно разлагается дохлая крыса, с отвращением отшвыриваю ее от себя. Голова крысы с приглушенным стуком ударяется о прутья решетки.

– Темница? – озвучиваю свое предположение.

Да, это действительно тюрьма, и кричит об этом не открытое пространство напротив, поделенное на двенадцать равных частей, и мрачные стены, а сама атмосфера отчаяния, одиночества и голодного безумия, смешавшаяся с местным запахом плесени и крысиного помета. Внимательно оглядываю каждый сантиметр своей камеры, но не обнаруживаю ни двери, ни ее жалкого подобия, ни даже щель. Один этот факт уже указывает на то, что я покинула мир людей. В нашем мире двери в камерах для заключенных были без надобности, учитывая, что многие из нас – в частности представители семи основных кланов – способны перемещается в пространстве способом, сходным с так называемой телепортацией. Поэтому темницы не запирают с помощью ключей, а накладывают ограничивающие заклинания, а решетку ставят для того, чтобы усилить чувство несвободы, заставить человека ощущать себя загнанным в угол. Правда, в тюрьмах, во время правления моего деда, во многих камерах решетки убрали, поставив изолирующий барьер. Возможно, это даже хуже, чем железные прутья. Смотреть на выход сквозь невидимый барьер и не иметь возможности освободиться, сродни голоду, возникающему при одном взгляде на изображение еды на пустой желудок. Что ж, раз решетки на месте, значит я, скорее всего, в подземелье одного из семи замков.

Встаю с каменной плиты, цепями прикованной к стене – вместо кровати – и подхожу к решетке. Темница, кажется, больше, чем я думаю, и, наверное, занимает весь несущий этаж замка: длинные коридоры то расширяясь, то сужаясь, делят пространство на множество примерно одинаковых прямоугольных сегментов. Щурюсь, пытаясь разглядеть в отдаленных от меня камерах что-нибудь, что подскажет мое местонахождение. Во второй камере, находящейся слева от меня сразу за поворотом что-то вспыхивает ярко-золотым, когда рядом проходит стражник с факелом в руке. В памяти тут же проносятся очертания золотого скелета – по легендам его обладатель видел само сердце Истока – который пылился где-то в темницах моего отца. Если это он и есть, то…

– …чушь, вода – всего лишь вода, а вот огонь… – до меня доносятся звуки приближающихся шагов, – это жизнь. Разве нет?