Изгои Средневековья. «Черные мифы» и реальность

Не приемлет национальная память и другого ревизионистского направления – сомнения в массовом героизме евреев. Плачи и хроники рассказывают нам о преобладающем кидуш Га-Шем, приятии мученической смерти. Однако сопоставление погромных нарративов с документальными источниками, прежде всего – судебными показаниями, демонстрирует, что хронисты допускали определенную гиперболизацию, руководствуясь чувством локального патриотизма и следуя известным литературным моделям. Там, где «преисполненные благочестия» герои хроник с готовностью отдают свои жизни за святость божьего имени, герои судебных показаний думают только о том, как бы убежать.

Что касается литературных образцов для подражания, то очевидным прототипом здесь являются нарративы о погромах крестоносцев. И хроники 1096 года, и хроники 1648-го рассматривают погромы как проявление божественного гнева, обрушившегося на избранный народ за его грехи, евреи пытаются избежать наказания, совершив должное покаяние, но безуспешно. И там, и там присутствуют ярко выраженные мессианские ожидания и вычисления. В обеих группах хроник рассказывается, что евреи уповали на центральную власть и что их страдания были напрямую связаны с ее слабостью или отсутствием: германский император Генрих IV, пока крестоносцы орудовали на Рейне, пребывал в Италии, а польский король Владислав в 1648 году и вовсе умер, после чего евреи остались «как стадо без пастыря». И там, и там живописуются жестокости погромщиков, надругательства над женщинами и младенцами и осквернения еврейских святынь, прежде всего – свитков Торы.

И в 1096, и в 1648 годах гонителей настигает скорое, но ограниченное, правда, возмездие: терпит поражение крестовый поход бедноты, а предавшему евреев пану Четвертинскому отпиливают голову. О возмездии же полном и окончательном хронистам остается лишь молить Господа, что они и делают: «Сдержишься ли Ты после этого, о Господь? […] Отомсти за пролитую кровь твоих слуг, в наше время и на наших глазах! Аминь. И поскорее!» – просит Шломо бар Шимшон в XII веке. «Неужели при виде этого Господь сдержит свой гнев и, царящий в высотах, будет молчать? […] Да отомстит Господь за кровь своих рабов, которая, словно вода, орошала камни и деревья. Отомсти за всех убитых в эти годы за твое святое Имя!» – вторит ему Шабтай Га-Коген в XVII веке. «Бог мести да отомстит за них и вернет нас в нашу страну!» – восклицает Натан Ганновер. Забавный казус: в либеральном русском переводе XIX века повторяющийся призыв «Да отомстит Господь за их кровь!» превратился в «Да смилостивится Господь над их душами!»

Однако, вопреки созданной хронистами и литургическими поэтами картине подавляющего мученичества, отнюдь не исключением были и другие варианты поведения – менее героические, зато более совместимые с жизнью: бегство, сдача в плен и переход в христианство. Бегством – по Украине, а также в Польшу, Литву, Румынию, Венгрию, Моравию, Богемию – спаслись как минимум восемь тысяч человек из украинских областей, за исключением Червонной Руси (то есть примерно одна пятая всего еврейского населения региона); мы узнаем об этом из постановлений зарубежных еврейских общин о поддержке около двух тысяч беженцев в год. Сходным образом, благодаря константинопольским документам о выкупе пленных мы знаем, что несколько тысяч сдались в плен татарам, были проданы туркам и вызволены балканскими соплеменниками. И наконец, несколько тысяч из страха приняли веру гонителей – недаром король Ян Казимир издал универсал, позволявший невольным выкрестам вернуться в иудаизм.

То же самое относится и к поведению германских евреев в 1096 году. Хронисты, стремясь оправдать слишком радикальное активное мученичество, в то же время стеснялись случаев смены веры и, по-видимому, не стремились их расписывать. Но судя по тому, что сам император решал вопрос о возвращении апостатов в иудаизм, а раввины отвечали на вопросы общин, как вести себя с раскаявшимися отступниками, таких вынужденных выкрестов было немало.

Поэтому не стоит думать, будто отношение к другому как к нечистому, к чужой вере – как к мерзости и осквернению, которому предпочтительней смерть, и, наконец, мученичество – вплоть до суицида и инфантицида – были нормой в иудео-христианских отношениях в Средние века и раннее Новое время. Подобное отношение и поведение практиковало, скорее, радикальное меньшинство среди ашкеназов, остальные все же прятались, бежали, на худой конец – крестились, а потом старались вернуться в свою веру и общину. А кроме того был более жизнеутверждающий сефардский (и итальянский) сценарий, подразумевающий другую модель отношений с иноверцами.

* * *