Изяслав

— Этот рыжебородый разбойник велел повесить её отца, и если бы не это, Люда никогда бы не увидела Красного двора. Теперь он, убивший своих братьев, льнёт ко мне… зовёт к себе, и я знаю куда. Ему кажется, Болеслав заграждает ему путь к сердцам киевлян… Ну, вот теперь он и хочет покончить с ним так же, как покончил с Всеславом под Оршей… Он зовёт меня на этот кровавый пир. Но нет, не стану пировать на нём вместе со Славошей. Пусть он сам пьёт мёд и вино. Мои отцы и прадеды служили матушке-Руси и князьям, но не разбойникам. Били врагов и супостатов, но руки их никогда не обагрялись кровью невинных. Мне чужой крови не надо, нет, не хочу… Я слышу таинственный голос, кто-то всё время шепчет: «Разбоем и убийством не купишь спокойствия, не купишь сердца и любви той, которая тебя не любит».

И он среди ночи смотрел на блестевший золотом купол Печерской лавры и долго так рассуждал про себя. И ему действительно послышался какой-то таинственный голос, который шептал ему:

— Если есть правда на свете, то есть и покой…

И он бросил взгляд на небо, потом снова на купол лавры.

— Ведь там Бог, — слышался тот же голос, — в том величии, которое окружает тебя, и в том неизмеримом, бесконечном небе и звёздах, которые светят над тобою, заключена сила исцеления сердец… Они раскрывают тебе свои объятия… бросайся в них и растворись, как воздух, в этом безбрежном величии, слейся с ними душой, и ты будешь так же спокоен, как они.

Уж давно петухи пропели полночь. Небо искрилось звёздами, а вдали, из-за Днепра, начало показываться красное лицо луны, которая, поднимаясь всё выше и выше, бледнела, уменьшалась и затмевала собою звёзды.

В Берестове все уже спали, кроме Вышаты. Среди этой величественной тишины до его слуха долетали то рёв какого-то зверя в лесах, то крик ночной птицы, отзывавшийся эхом в окрестностях; то лай собаки, смешавшийся с голосами ночного хора пернатых… Вышата всё продолжал сидеть на том же месте.

Но вот со стороны Печерской лавры послышался благовест, призывавший благочестивых людей к заутрене. Звуки колокола плыли по воздуху и отзывались далёким эхом за горами.

Вышата встал и обратился в сторону, где мелькал золотистый купол церкви Печерского монастыря. Он стал креститься, громко и отчётливо выговаривая слова: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь…» С каждым крестным знамением он кланялся до земли. В словах, произносимых им, слышались слёзы. Перекрестившись ещё несколько раз, он оперся рукой на решётку рундука, продолжая смотреть в направлении лавры. Жаркие слёзы скатывались по его лицу. Гул колокола раздавался всё громче и громче… Вышате казалось, что, слушая его, он должен идти на его призыв. В этом гуле он слышал слова и повторял их: «Всё желания человека — ничто на свете. Все усилия — не более как стремление освободиться от связывающего нас духа на земле. Но на земле нет ни покоя, ни счастья… Приидите ко мне все страждующие, и аз упокою вы. Я открою вам свет, где вы найдёте спокойствие, тишину и вечное счастье».

Но вот и колокол умолк, а Вышата всё ещё стоял и думал. До рассвета ещё было далеко, как вдруг он встал и ровными, уверенными шагами направился к калитке. Она была заперта. Он попробовал засовы, но они были крепки. Сторож, увидев издали человека, стоявшего у калитки, громко окликнул его, но ответа не получил… Он подошёл к воротам и узнал Вышату.

— Отвори, — сказал ему тысяцкий.

Сторож молча открыл ворота и выпустил его на улицу. Молодой боярин повернул направо по узкой тропинке, ведшей к Печерской лавре и к колодцу святого Антония.

Уж тысяцкий давно скрылся в ночном тумане, но сторож всё ещё стоял, глядя ему вслед и удивляясь: куда это он в такую рань?

— Странно! — прошептал он. — Пошёл пешком, видно, к заутрене, в лавру.

Но что его тянуло туда и зачем он пошёл? Неужели молиться и в этой молитве найти облегчение наболевшему сердцу? Да, тоска и печаль расшевелили его воображение, и сердце, требовавшее успокоения, влекло его в церковь.

Он медленно шёл по лесной тропинке. Начинало светать, звёзды уже меркли одна за другой. Время от времени до него долетал крик проснувшейся совы, чирикали мелкие птицы, и ревел скот, выгнанный в долину. Наконец небо закраснелось; Вышата спускался с горы к долине, через которую вела тропинка мимо колодца святого Антония к Печерской лавре. Подойдя к колодцу, он перекрестился, зачерпнул деревянным ковшом воды, напился и пошёл дальше. Лавра была открыта.

Снаружи она представляла собой довольно узкий проем, запиравшийся простыми, небрежно сколоченными и даже неотёсанными дверями. Издали видно было, как благочестивые люди с зажжёнными свечами подходили к проёму, открывали его и исчезали…

В тот же проем вошёл и Вышата.