Изюм из булки. Том 1

Среди немногих секунд армейского счастья помяну с нежной благодарностью безымянный декабрьский вечер 1980 года в буфете воинской части № 12651-б. Забившись в угол, давясь и умирая от восторга, я жрал килограммовую булку с орехами и изюмом за 60 копеек, запивая все это молоком из литрового пакета.

Все последующее счастье в личной жизни блекнет рядом с памятью об этом процессе…

— Подгребай сюда через полчасика, солдат, — сказал медсанбатский повар Толя, — я тебя покормлю. Только без шума.

Полчаса я пролежал в кровати, боясь уснуть. Слово «покормлю» вызывало истерические реакции: это было слово из прошлой жизни. В ордена Ленина, мать его, Забайкальском военном округе, кроме уставного «прием пищи», на сей счет имелись только существительное «жрачка» и глагол «похавать».

Через полчаса, поскуливая, я стоял у кухонных дверей. Из-за дверей доносились немыслимые запахи. До армии Толя работал шеф-поваром в хорошем ресторане и не хотел терять квалификацию.

В ту ночь я обожрался. О, как я обожрался в ту ночь…

В общем, в медсанбате было вполне терпимо. Но это сначала. А потом вообще началась лафа…

Родственничек

Однажды, после утреннего осмотра, командир медроты капитан Красовский ни с того ни с сего конфиденциально поинтересовался у меня: не знаком ли я часом с генералом Громовым из военной прокуратуры?

Никакого генерала я, разумеется, не знал. «Ну хорошо, как-то неопределенно сказал Красовский, — иди лечись…»

Через несколько дней меня попросили зайти к командиру.

В кабинете сидел старлей со щитом и мечом в петлицах — сам же Красовский, пытливо на меня глянув, из кабинета вышел. Мне стало не по себе. Человек я мнительный, со стойкими предрассудками как к щиту, так и, в особенности, к мечу.

— Рядовой Шендерович? — спросил старлей.

Не вспомнив за собой вины, заслуживающей трибунала, я ответил утвердительно.

— Как себя чувствуете? Как лечение? Может быть, есть какие-нибудь жалобы?

И на лице офицера госбезопасности отразилась тревога за мое здоровье. В кабинете повисло и стало стремительно сгущаться ощущение некоторого сдвига по фазе.

— Все хорошо, — ответил я сквозь гул в голове.

— Где желаете продолжить службу? — поинтересовался лейтенант КГБ.

Эх! Ну, что мне стоило попроситься в кремлевские курсанты? Вот бы народу набежало посмотреть! Но я, как мешком ударенный, промямлил что-то благонравное.

Старлей светло улыбнулся и в последний раз спросил:

— Значит, все в порядке?

Мне захотелось зарыдать у него на погоне. Я ни черта не понимал.

После ухода чекиста, в кабинет тихо вошел капитан Красовский и совсем уже по-домашнему попросил меня не валять ваньку и сознаться, кем я прихожусь генералу Громову из военной прокуратуры.

Я призываю в свидетели всех, кто знает меня в лицо, и спрашиваю: могут ли быть такие родственники у генерала военной прокуратуры? Ну нет же, о господи! Я спросил капитана: в чем дело? Я поклялся, что фамилию генерала слышу второй раз в жизни, причем в первый раз слышал от него же.

Капитан задумался.

— Понимаешь, — сказал он наконец, — генерал Громов чрезвычайно интересуется состоянием твоего здоровья.

И с опаской заглянул ко мне в глаза.

Я был потрясен, а когда отошел от потрясения, сильно струхнул. Я догадался, что меня принимают за кого-то другого. Тень Хлестакова накрыла мою голову: я понял, что играю его роль, — с той лишь разницей, что не имею никаких шансов вовремя смыться. Только что, за пять минут, Советская армия израсходовала на меня стратегические запасы внимания к рядовому составу лет на пятнадцать вперед, — и мне страшно было подумать о том, какой монетой придется за это расплачиваться.

Но расплаты так и не последовало.

День за днем я читал в глазах госпитального персонала посвященность в мою родовую тайну — то ли тайный агент, то ли внебрачный генеральский сын… Новый статус располагал к комфорту, и в полном соответствии с гоголевской драматургией я начал входить во вкус: смотрел после отбоя телевизор с фельдшерами, в открытую шлялся на кухню — в общем, только что не врал про государя императора…

Я вообще не врал! И на прямые вопросы по-прежнему отвечал чистую правду, — вот только растущая нагловатость поведения придавала моим ответам смысл вполне прозрачный.

Потом я перестал ломать голову над этой шарадой — просто жил как человек, впервые со времени призыва…

Все открылось уже после демобилизации: весь этот неуставной рай мне устроила родная мама. Получив открытку из медсанбата, а обещанного письма вслед за тем не получив, мама начала фантазировать и дофантазировалась до полной бессонницы.

Уже в некоторой панике она позвонила доброму приятелю своей юности, который — так уж случилось — «вырос» до зампреда Верховного суда РСФСР; позвонила и попросила разузнать, где я и что со мной.

Зампред Верховного суда (видимо, припомнив, что все свое детство я называл его дядей Левой) позвонил по вертушке в Читинскую военную прокуратуру и, для скорости процесса назвавшись именно что моим дядей, попросил генерала Громова найти пропавшего племянничка.