Изюм из булки. Том 1

До моего появления в хлеборезке он уже откормился солдатскими харчами на метр девяносто, и я посчитал, что поощрять его в этом занятии далее опасно для его же здоровья. Прапорщик думал иначе — и как раз к тому времени, как меня оставил в покое подполковник Гусев, забота о солдатах прорезалась в Кротовиче: он начал приходить по ночам и искать недовесы.

Бабелевский Мендель Крик слыл грубияном среди биндюжников — Кротовича считали ворьем прапорщики! Его интеллект и манеры частично подтверждали дарвиновскую теорию происхождения видов — частично, потому что дальними предками Кротовича были никак не обезьяны. Мой выбор колеблется между стегоцефалом и диплодоком.

Единственное, что исключено совершенно, — божественное происхождение. За все человечество я не поручусь, но в случае с Кротовичем Господь ни при чем. В день создания Кротовича Всевышний отдыхал.

Прапорщик начал искать у меня недовесы. Делал он это ретиво, но безрезультатно, и вот почему. В самом начале своей хлеборезной карьеры я отобрал из полутора тысяч оловянных полковых тарелок с десяток наиболее легких — и, пометив их, в артистическом беспорядке разбросал по хлеборезке. Взвешивая масло, Кротович ставил первую попавшуюся на противовес — и стрелка зашкаливала на двадцать лишних граммов.

Кротович презрительно кривился, давая понять, что видит мои фокусы насквозь.

— А ну-ка, сержант, — брезгливо сипел он, — дайте мне во-он ту тарелку!

Я давал «во-он ту», и стрелку зашкаливало еще больше.

Прапорщик умел считать только на один ход вперед. При встрече с двухходовкой он переставал соображать вообще.

Генеральский замер

Впрочем, чего требовать от прапорщика? Однажды в наш полк прилетел с проверкой из Москвы генерал-лейтенант Кочетков, будущий замминистра обороны СССР. Генерал проверял работу тыловой службы, и к его появлению на наших столах расстелились скатерти-самобранки. Инжирины плавали в компоте среди щедрых горстей изюма!

Это был день еды по Уставу — первый и последний за время моей службы.

В тот исторический день генерал размашистым шагом шел к моей хлеборезке, держа на вытянутых руках чашку с горкой мяса («чашкой» в армии почему-то зовется миска). За московским гостем по проходу бежали: комдив, цветом лица, телосложением и интеллектом заслуживший прозвище Кирпич, несколько «полканов», пара майоров неизвестного мне происхождения — и прапорщик Кротович.

Кинематографически этот проход выглядел чрезвычайно эффектно: генерал был здоровенный детина, и семенившие за ним офицеры едва доходили высокому начальству до погона, не говоря уже о Кирпиче, обитавшем у генерала в районе диафрагмы.

Единственным, кто мог тягаться с генералом длиной, был Кротович, но в присутствии старших по званию прапор съеживался в мошку.

И вот весь этот звездопад обрушился ко мне в хлеборезку, — и, приставив ладонь к пилотке, я прокричал подобающие случаю слова. Генерал среагировал на них не сильнее, чем танк на стрекот кузнечика. Он прошагал к весам, водрузил на них чашку с мясом и уставился на стрелку. Стрелка улетела к килограммовой отметке. «Пустую чашку!» — приказал генерал, и я, козырнув, шагнул к дверям, чтобы выполнить приказ, но перед моим носом, стукнувшись боками, в дверь пролезли два майора.

Мне скоро было на дембель, а им еще служить и служить…

Через несколько секунд майоры вернулись, держа искомое четырьмя руками. В четырех майорских глазах светился нечеловеческий энтузиазм. За их спинами виднелось перекошенное лицо курсанта, который только что собирался из этой чашки поесть.

Чашка была поставлена на противовес, но стрелка все равно зашкаливала на двести лишних граммов.

— А-а, — понял наконец генерал. — Так это ж с бульоном… Ну-ка, — сказал он, — посмотрим, сколько там чистого мяса!

И перелил бульон из правой чашки — в левую, в противовес!

Будущий замминистра обороны СССР… — есть еще вопросы по обороноспособности?

Теперь вместо лишних двухсот граммов — двухсот стало недоставать. Генеральский затылок начал принимать цвет знамени полка. Не веря своим глазам, я глянул на шеренгу старших офицеров. Все они смотрели в багровеющий генеральский затылок, и видели сквозь него одно и то же: отправку в Афган… В хлеборезке царил полный ступор, и я понял, что час моего Тулона — настал.

Я шагнул вперед и сказал:

— Разрешите, товарищ генерал?

Не рискуя ничего объяснять, я вылил за окошко коричневатый мясной навар и поставил чашку на место. И весы наконец показали то, что от них и требовалось с самого начала: 400 граммов.

Внимательно рассмотрев местонахождение стрелки, генерал-лейтенант Кочетков обернулся, посмотрел на меня со своей генерал-лейтенантской высоты и задал вопрос, выдавший в нем стратегическую жилку.

— Армянин?

— Никак нет, еврей, — ответил я.

— А-а, — сказал он и, не имея больше вопросов, нагнулся и вышел из хлеборезки.

Следом пулями вылетели Кирпич, несколько «полканов», пара майоров и прапорщик Кротович.