Читаем Изюм из булки. Том 2 полностью

Изюм из булки. Том 2

Ни один мускул не дрогнул на лице министра культуры. Дождавшись конца володинской истерики, Фурцева ласково поинтересовалась:

– Александр Моисеевич, скажите: вы спортом занимаетесь?

– Нет, – ответил опешивший Володин.

– Ну вот видите, – укоризненно покачала головой Фурцева, – до чего вы себя довели! Устали, нервы расшатаны… Так нельзя. Вы наша гордость, фронтовик, замечательный драматург… Надо следить за здоровьем!

И, подумав секунду, объявила:

– Мы вас запишем в бассейн!

И Володина записали в бассейн.

Володин. Утро восьмидесятилетия

Отмечать юбилей он начал уже накануне. Впрочем, совсем трезвым в поздние годы Александр Моисеевич уже не бывал, а незадолго до смерти перестал и закусывать…

В последний раз я видел его за месяц с небольшим до смерти. Володин лежал на кушетке, а рядом на столике стоял графинчик с водочкой и стопка. Время от времени Александр Моисеевич отпивал из стопки, как отпивают лекарство.

В каком-то смысле это и было лекарством.

Никакого блюдечка, хоть с кусочком сыра, на столике замечено не было.

Но это – уже совсем перед концом, а за два года до того, в день своего восьмидесятилетия, Володин был разбужен в восемь утра звонком в дверь.

– Кто? – спросил он.

– Телеграмма, – ответили из-за двери.

– Положите в почтовый ящик, – попросил Володин.

– Не могу, – ответили из-за двери. – Это телеграмма от президента России!

Полуголый классик приоткрыл дверь; прячась за ней, через порог, черкнул корючку в почтальонской книжке – и втянул внутрь простыню кремлевской телеграммы с двуглавым орлом и вензелями.

– И вот, – рассказывает Володин, – я стою в трусах в коридоре и читаю: «Дорогой Александр Моисеевич! Вы зпт выдающийся российский драматург зпт автор пьес и сценариев к кинофильмам двтч фабричная девчонка зпт пять вечеров зпт…».

– Представляете, Витя? – сказал Володин. – Президент России с утра напомнил мне, кто я!

Чья вилла?

Одна западная славистка еще в молодые годы увлеклась творчеством Александра Володина. Юношеский интерес постепенно превратился в дело жизни – славистка переключилась на автора «Фабричной девчонки» полностью (что, заметим, делает честь ее вкусу).

Она публиковала статьи, переводила пьесы… Преподавала, защитила диссертацию…

Честными трудами по изучению Володина славистка скопила деньжат и купила дом на Адриатике, небольшую виллу на берегу моря. О чем добросердечно сообщила Александру Моисеевичу, доживавшему свой восьмой десяток лет в двухкомнатной квартире на Петроградской стороне…

Володин, часто помогавший женщинам, об этом случае рассказывал с особенной гордостью.

Виктор Астафьев

Журналист Георгий Елин, работая над материалом о классике, с ним подружился. И как-то раз Виктор Петрович позвал его составить ему компанию; а шел он в гости к своему приятелю, там же, в красноярской Овсянке…

– Но только, – предупредил Виктор Петрович, – ты при нем плохо о евреях не говори. Он их любит отчего-то.

(Астафьев был, как видно, толерантный человек – и был способен на дружбу с человеком, который любит евреев.)

На астафьевское предупреждение Жора Елин среагировал вполне честно.

– А чего мне плохо о них говорить – я к ним нормально отношусь.

– Да ну! – Астафьев поразился такой концентрации юдофилов в Овсянке и даже задумался.

– Виктор Петрович, – сказал Жора, осторожно ступая на заминированное поле. – Ну смотрите: вот, например, Бакланов… Хороший человек?

– Гришка? – переспросил Астафьев. – Гришка человек золотой!

– Ну вот видите, – сказал Елин. – А ведь он – еврей!

И тут классик, что называется, закрыл тему:

– Гришка такой хороший человек, что даже не еврей!

Подвел друга

В глубоко советские времена на каком-то кинофестивале сошлись и подружились два режиссера, оба фронтовики: Генрих Габай и другой, фамилию которого, увы, унесла Лета.

Всю неделю они были неразлейвода: пили, вспоминали молодость… Выяснилось, что и воевали неподалеку… И уже чуть ли не в день закрытия фестиваля Габай вдруг обнаружил друга замкнувшимся и хмуро пьющим в одиночку.

Причину разительной перемены удалось выковырять из боевого товарища не сразу.

– Мне сказали – ты еврей… Правда?

В глазах друга еще жила надежда, но Габай безжалостно разрушил ее:

– Ну, еврей. И что?

– Эх, Габай, Габай… – простонал боевой товарищ, в тоске обхватив руками голову. – Огорчил ты меня, Габай!