Изюм из булки. Том 2

Был он человеком, как говорится, глубоко пьющим, и до одиннадцати приходить к нему с бумагами было бессмысленно. Осведомленный об этом Геннадий Хазанов в разгар лета явился в Москонцерт за какими-то документами ближе к обеденному часу.

Бахурина в кабинете не было, и артист пошел на поиски.

Начальство стояло на лестничной клетке, курило и разговаривало само с собой. Одинокий голос человека гулко разносился по лестничному пролету:

— Партком в отпуске… Местком в отпуске… Сопьёсся на хуй!

«Морковный кофе»

Коротко помянутый еще Маяковским (см. заголовок), комсомольский поэт Безыменский, обличитель Булгакова, Пастернака и американского империализма, полвека бесстрашно проколебался вместе с линией партии — и дожил до пенсионных лет, не утратив задора.

В конце шестидесятых он, автор «Комсомольского марша», почетный член ЦК ВЛКСМ, принес в редакцию «Литературной газеты» стихотворный фельетон, посвященный борьбе с бюрократизмом. Но что-то, видать, перещелкнуло в немолодой голове, и в портрете главного отрицательного персонажа появились густые брови.

Сам Безыменский ничего не понимал, пока, после выхода фельетона, ему не стали звонить и восхищаться его отвагой. А вот чего-чего, но отваги в Безыменском не было отродясь… И семидесятилетний фельетонист в ужасе побежал в «Литературную газету».

Он ходил по кабинетам и каялся за брови — ничего не имел в виду, не те брови, совсем другие брови! В кабинетах качали головами…

И уже в некотором отчаянии, он спросил молодого редактора Владимира Владина:

— Что же теперь будет?

— Да-а… — вздохнул безжалостный Владин. — За такое могут и из комсомола попереть.

Про Безыменского

…в те годы ходила эпиграмма:

Волосы дыбом, зубы торчком,

Старый мудак с комсомольским значком.

Легенда, однако, утверждает, что это была — автоэпиграмма, написанная почти напоследок… Если это так, строки окрашиваются совсем другим светом, не правда ли?

В дороге

Рассказывают: Эмиль Гилельс, чтобы не подписывать позорных писем против Сахарова, несколько ночей подряд провел в поезде «Красная Стрела».

Мобильных телефонов еще не было в природе: профессору звонили домой, а профессора нет! Уехал в Ленинград… Начинали искать в Ленинграде, а он уже тихой сапой ехал на Московский вокзал…

Так и ездил туда-сюда мимо Бологого, пока не стихло.

Прецедент

Увернуться, однако, удавалось не всем…

Сахарова исключали из Академии Наук. Позориться никому не хотелось, но — надо… Под страхом кадровых репрессий собрали кворум, прислали куратора из ЦК, и процесс пошел, хотя довольно вяло…

Ну очень не хотелось позориться!

И вот какой-то членкор, косясь на закаменевшего лицом куратора, робко заметил, что, мол, оно конечно… и Сахаров поступил с советским народом нехорошо… но вот незадача: академик — звание пожизненное, и еще не бывало, чтобы академиков исключали… нет прецедента…

На этих словах оживился нобелевский лауреат академик Капица.

— Как нет? — звонко возразил он. — Есть прецедент!

И куратор из ЦК КПСС облегченно вздохнул. А Капица закончил:

— В тридцать третьем году из прусской Академии наук исключили Альберта Эйнштейна!

Наступила страшная тишина — и Сахаров остался советским академиком.

Еще один неубиенный довод

…в защиту Андрея Дмитриевича прозвучал в те дни из уст «атомного» академика Александрова.

Какой-то партийный начальник в академических кулуарах заметил про Сахарова:

— Как он может быть членом Академии? Он же давно не работает!

Александров ответил:

— Знаете, у меня есть член, он тоже давно не работает. Но я держу его при себе за былые заслуги!

Уложился

Осуждению Сахарова надлежало быть всенародным, и вместо утренней репетиции во МХАТе назначили открытое партсобрание.

Парторг Ангелина Степанова, стоя в трибуне, маралась о решения партии и правительства — коллектив кочумал, пережидая неизбежное. Кто посовестливее, отводил глаза; кто поподлее, подыгрывал лицом…

А группа мхатовских «стариков», расположившись в задних рядах, жила своей жизнью, включавшей в себя утреннюю фляжку коньяка. Оттуда доносился оживленный гур-гур, очень обидный для парторга, — потому что мараться приятно со всеми заодно, а делать это в одиночку обидно.

И Степанова не выдержала.

— Товарищи! — прервала она собственные ритуальные проклятия в адрес академика. — Что вы там отсиживаетесь сзади? Михаил Михайлович, — ядовито обратилась она персонально к Яншину. — Может быть, вы хотите выступить, что-нибудь сказать?

Яншин вздохнул и сказал:

— Хочу.

Встал и пошел к трибунке.

— Минута времени вам! — почуяв недоброе, предупредила Ангелина Степанова.

— Хорошо, — согласился Яншин.

Он вышел, взял поистине мхатовскую паузу, печально оглядел собрание, остановил взгляд на парторге и сказал:

— А ты, Ангелина, как была блядь, так и осталась.

И поглядев на часы, сообщил:

— Еще сорок секунд осталось.

Долг платежом красен