Излишняя виртуозность

Мы с другом-якутом бодро шли под ручку по коридору, сзади от стены к стене мотался Александр. То, что не могли с ним сделать целые анфилады коньяку, сделала одна скромная бутылочка «Гара-Еры»!

Когда мы вошли в комнату, Виолончель, как и положено, дико вскрикнув, закрыла ладошками агромадную свою грудь.

Александр плюхнулся лицом в подушку и захрапел. А я стала слегка заигрывать с гостем. Сняв с уха одну клипсу, задумчиво протаскивала её по его губам. Потом, слегка пританцовывая, подошла к зеркалу, распустила волосы и из их глубины бросила взгляд на гостя... Молодец! Звереет быстро!

— Мне кажется, тут уж слишком много народа! — прозвучал грудной голос Виолончели.

— Чего ж много-то? — удивилась я. — В самый раз. Вся молодость в общаге прошла, по шесть человек в одной койке, тьфу, комнате! Ваши? — я взяла со стула трусики с колокольчиком, игриво позвонила.

Виолончель теперь прикрыла ладошками лицо, открыв грудь.

Я запустила палец к кадыку гостя и, глядя ему прямо в глаза, медленно раздвигала узел галстука.

Якут захрипел. Да, климат, вижу, действует благотворно.

Потом Виолончель то взвизгивала, то испуганно умолкала, то закрывала лицо простыней, то открывала. Умелыми действиями якута голова моя оказалась крепко зажата между кроватью и стеной, и я всё видела слегка перекрученно и фрагментарно — то испуганно-изумлённый глаз гостьи, то лицо якута, медленно восходящее над моими холмами, как луна. Якут, надо отметить, оказался большим умельцем и, ещё не прикоснувшись ко мне ничем, кроме губ, сумел довести меня почти до экстаза... Дать? В виде исключения? В скромном ключе, без пуфа?

Взвизгнув, Виолончель выпрыгнула из постели, оказавшись в длинной ночной рубашке, убежала сначала в ванную, а потом в коридор... Ну так что решаем? Завод, надо сказать, дикий... Но тут Саша всхрапнул, и это все решило. Жарко прильнув к якуту, я шепнула, чтобы он вышел на пять минут из номера, за это время я удалю кого надо и пущу его. Оторвавшись с чпоканьем, как присоска, якут ушёл, покачиваясь, что-то бормоча по-своему. Я тут же вскочила и на два оборота закрыла дверь. И тут же грубо разбудила хозяина: вот теперь он мне ответит за всё! Он проснулся даже слегка испуганно... Но в кровати, надо отметить, без Виолончели и якута оказалось куда просторнее! Потом по очереди яростно скрипела и вся прочая мебель. Якут яростно грыз дверь снаружи, летели щепки.

— Что вы делаете? — донёсся голос Виолончели из-за ванной двери. — ...Что вы делаете?!

По изменению интонации чувствовалось, что якут прогрыз и вторую дверь и наслаждался Виолончелью...

Полетели!

Крики её стали удаляться.

Проснулись мы, однако, законно, на кровати, лежали рядом, сцепившись мизинцами, и долго задумчиво смотрели на люстру.

— Да. Как раз на люстре ещё не пробовали, — прохрипела я.

— А смогём? — привстав на локте, он смотрел на меня.

— Всё смогём!

— ...Дай-ка мне вин-ца... а то мне не подвину-ца! Ну, что скажешь? — он победно гляделся в зеркало.

— Что скажу? — я задумчиво поцокала ногтем по зубу. — Что скажу? Ну как бы это точней... Ты очень хороший скульптор, по живому материалу, понимаешь? Всегда мгновенно находишь и придаёшь идеальную форму... Понимаешь?

— Понимаю, — благожелательно кивал он. — Роден?

— Да.

— Майоль...

— Да!

— Генри Мур...

— Мур-мур. Ну и потом... сами понимаете, — я потрогала тонкими пальчиками его бицепс.

— Ну! — он вздул жилы. — Знаешь, что во флотской газете писали? «Всю жизнь свою капитан второго ранга Паншин повязал со штангою»! Во.

— Вижу!

— А вообще-то я нравлюсь тебе — в смысле, как человек?

— А то стала бы я так стараться?

— Может просто... мгм... не умеешь по-другому?

— Умею. Знаю, как за секунду у кого хочешь отвращение вызвать... даже у каменотёса, который ничего вроде не боится, даже камня!

— Так. А где Виолончель?

— Вынесли.

— «Вынесем всё»! — он бодро выскочил из постели. Через минуту он высунулся из ванны намыленный.

— «Автопортрет мылом»!.. Что, не нравится? Чего ты, вообще? Выспалась... в моём свитере ходишь, а всё не рада.

Сидя на пуфике, я глядела на него.

— ...Вообще, честно говоря, ты так делала вчера... словно последний раз в жизни!

— А может, так оно и есть? — я грустно смотрела на него.

— Нет уж! — он стал стирать мыло полотенцем.

На прощание я открыла ему «тайну пуфика», на этот раз уже вполне гласно.

— Та-ак, — он медленно поднялся, шатаясь. — А когда же ты всё тут прибрала более-менее?

— Успела! Очень чистолюбивая!

Мы смотрели друг на друга.

— ...А кто двери прогрыз? Она?

— Он.

— Кто ещё «он»?

— Да был тут...

Он затряс изумленно головой.

— Всё! Тормозим!

— Тормозим!

Я пошла как бы в «мою комнату», усмехнулась на так и не расстеленную койку, втащила на себя сумку и вернулась.

Он стоял уже одетый, собранный.

— Всё!

Мы постояли молча: придется ли когда ещё?

Тут призывно взвыла дрель.

— Нет, нет! — в ужасе закричали мы оба и, отпихивая друг друга, выбежали из комнаты.

В холле сидела Виолончель, что-то строго выговаривая уже якуту. Прощай, глупенькая!

— Мне кажется, вы уезжаете? — холодно проговорила она.

— Но вы, мне кажется, полюбили другого? — ещё более холодно ответил он.