Излишняя виртуозность

Но наш красавец всё не появлялся... неужто мы делаем льготный отличный рекламный тур ради этих? Как бы «щи из топора» не оказались «щами без топора» — он всё время упоминает какие-то суперважные секретные дела.

Бандиты уже отшвыривали своих подруг, шлёпали на прощанье по заду, и даже становились в очередь на таможню — что, вообще-то, им не свойственно, но тут... делая что-то впервые в жизни, летя, например, впервые в Италию, человек чувствует себя новичком.

— Да-а, — проговорил Алекс. — Таких друзей за... и в музей!

— Сделаем!

Да и помимо таких друзей ещё есть немалые проблемы, и главное — Аггей... После того как он меня немножко побил ногами, в наших отношениях царила некоторая чопорность, которую мне — кому же ещё? — предстояло растопить. Сделаем! Был бы клиент.

Я подошла к его «личному телохранителю» Антону, перепрятывающему пачки баксов из одной заначки в другую.

— Где твой-то?

— Да там одна соска из машины его не отпускает. Он как раз тебя велел отыскать, сказать, чтоб шли в самолет, — он сам.

— А он сам-то... пройдет?

— Он... да он куда хочешь пройдет, не то что...

— Но всё-таки сходи, поторопи его. Самолёт его ждать не будет!

— Его?.. Ошибаешься! — гордо произнес Антон.

Как раз так их авторитет и поддерживается — чтобы ждал самолёт с пассажирами его одного! Но тут я волновалась, поскольку не представляла расклад сил: подождут ли? Я отошла к Алексу, чьи очи напряжённо глядели из тьмы: улетит ли его сын к новой жизни?!

— Да прощается там с кем-то... сейчас придет. Самолёт, говорят, подождёт!

— Чушь! — закипел Алекс. — Надо трезво смотреть. Одно дело — что ты воображаешь, а другое — что есть!

Да уж, насчёт трезвости он большой мастер! Тут недавно протрезвил и меня: я-то думала, что у меня трудный роман, а оказывается, это я снова нянькала его сына, веду курсы койки и житья и до сих пор всё никак не остановлюсь!

Таможня уже засосала последних, и тут двери разъехались и влетел Аггей — в зелёном верблюжьем пальто до земли, в ярком галстуке, кудри летели ему вслед. Не преувеличиваю — весь зал повернулся и глядел на него.

Да-а... из-за такого можно и задержать самолет! Это не то что этот ядовитый грибок, стоящий рядом! Это — настоящая жизнь, настоящая страсть, красота, молодость, белозубая бесшабашность!

— Ты... безответствен как всегда!

— Ладно, батя, что ты беспокоишься? — ослепительно улыбнулся он. На почве похорон они сильно сблизились, дальше мне их предстояло сближать.

Сблизим! Лбами ударятся!

Потом был волшебный ночной полёт, когда даже в самолёте чувствовалось, что влетаем из холода в тепло.

Прилетели мы в два часа ночи и окунулись в тёплую южную темноту. И, как бы почти не просыпаясь, чуть приоткрыв глаза, прошли полутёмный вокзал и сели в мягкий, уютный автобус: вот где хорошо было спать. Я помню, что ко мне приблизилось обветренное, шершавое лицо пожилой женщины: «Я Анна, я теперь буду с вами». — «Хорошо, хорошо».

Уже самым краем сознания я понимала, что мы ведь едем сейчас по Риму и уезжаем далеко и надолго, только в конце его мельком увидим, но заставить себя поднять тяжёлые веки удалось только один раз — автобус с усилием поднимался в гору, и фары его выхватили высокую жёлтую стену с корявой линией наверху, и этого мне было достаточно, чтобы поверить, что мы прилетели в совсем иную жизнь, где живётся легко и счастливо. Было ли то снежное кладбище?

Потом нас окружило какое-то большое гулкое помещение, потолка не видно, и монахини в чёрных сутанах и белых наголовниках безмолвно, как летучие мыши, уводили нас каждого по одному в темноту.

Проснулась я от яркого полосатого света, врывающегося через белые жалюзи — комната была большая, светлая, но мраморная — скользкая и прохладная. Прямо передо мной на гладкой белой стене висело большое чёрное распятие — и больше, кроме кровати и тумбочки, ничего в этой огромной комнате не было.

Толкнула жалюзи — и они вместе с окном распахнулись. Я невольно закрылась рукой. Комната располагалась довольно высоко, и подо мной уходил вдаль, парил под утренним солнцем, раскрывал чашечки, источал ароматы бесконечный сад — мозаика то фиолетово-жёлтых, то красно-белых круглых клумб, оранжевых дорожек и площадок, круглых мраморных фонтанов, с которых лёгкий ветерок сдувал радужную пыль.

И это все дышало утренней свежестью, весельем, покоем.

Что может быть плохого в этом мире? — восторг поднимался во мне. — Ничего плохого в этом мире быть не может.

Далеко и давно, на другой планете, где почему-то падает на людей холодное грязное вещество, какой-то старик беспокоился о своём сыне, но здесь в этой райской долине, и дети, и отцы могут быть только прекрасны. Раздалось тихое бряканье, спокойное и уютное, — такие тихие звуки слышны только ранним спокойным утром, предвещающим долгий и счастливый солнечный день. Монашка резала большими ножницами кусты с большими пёстрыми цветами — и улыбалась, хотя вряд ли думала, что кто-то из людей её видит.