Излишняя виртуозность

— Чего только для тебя не пожалеешь! — проговорила я и вышла.

— Я приеду... — Макс шумно дышал в телефон и будто бы находился прямо в моей койке. — Я больше не могу...

— Нет! — с трудом выговорила я.

— Что случилось? — теперь губы его с трудом шевелились.

— Я... выхожу замуж.

— Неужто за этого старого сатира? Он же в реанимации!

— Немножко за другого...

— За... этого бандита? Да как же ты можешь?!. Понимаю, папа велел!.. Да что он делает с людьми! Что у него вместо сердца?

— Что у него вместо сердца? — улыбнулась я. — ...А вместо сердца у него пламенный мотор.

Невеста на троих!

...Свадьба происходила у нас в палаццо. Были волнения, тревожные перешёптывания, но генерал всё-таки появился — какая же свадьба без генерала? И он явился, измождённый сердечными ранами.

И мы поехали в церковь.

Спасский Храм гвардии его Величества Преображенского полка, похожий на большую женскую грудь с крестиком на кончике, весь окружённый торчащими дулами орудий, отбитых у шведов.

Снова запели ангельские голоса: мой сын терпел всё и пел на всех моих венчаниях — кажется, получается неплохой человек.

Да-а, золота и иконописи здесь побольше, чем там.

И гости здесь были приятнее — никто вроде не собирался сразу меня убивать, кроме разве что собственного жениха.

Аггей в белом фраке с чёрной розой в петлице, с распущенными чёрными кудрями был бесподобен — даже батюшка не удержался.

— Такую красивую пару впервые, должно, венчаю! — вымолвил он перед началом таинства.

«Так ещё внешняя красота сочетается с внутренней»! — чуть не сказала я.

Все это напоминало знаменитую картину Пукирева «Неравный брак», но с поправками цензора: седой вальяжный старик, стоящий за руку с невестой, был отодвинут, и на его место встал знойный красавец (которого Пукирев прятал сзади) и взял за белую руку счастливую невесту.

Так что брак, похоже, получился равный!

«Гряди, голубица!» — грянул ангельский хор... Гряди, гряди... Сколько можно грядеть?.. А интересно: ещё какие-нибудь епархии есть?

...Мама подарила нам набор белья и таинственно удалилась: похоже, что у неё самой любовные битвы были в разгаре.

Зато папаша Турандаевский был, несомненно, душой компании и даже, расщедрившись, разрешил себе исполнить тот самый знаменитый прыжок, в котором он отказывал многим. Он потребовал — это в огромном зеркальном зале с ангелами — убрать два мешающих ему стола и в прыжке-полете снёс ещё два, чем очень гордился.

Макс звонил ночью буквально накануне свадьбы и умолял «этого не делать»!

— Но я же обещала тебе, что «бандитов возьму на себя»! — грубо сказала я и повесила трубку.

Были все знаменитости, а знамениты сейчас те, кто рекламирует разные лекарства: Мария Панадол, Сеня Альказальцер, но наш роскошный жених был мрачен: что-то не нравилось ему во всём этом!

Я глядела в угол стола на уже упившегося в дупель хохочущего папу Паншина, уже фактически стоящего одной ногой в могиле, и думала, им любуясь: хоть бы капельку своей жизнерадостности оставил своим детям! Ведь в гроб всё заберешь! «Всё себе, себе!» — как говаривал он сам, стуча радостно по голове...

Сверху с хоров грянул вальс, и великолепный Паншин-старший уронил голову перед робкой невестой.

— Даже и не знаю, кого ждать, — величественно-небрежно вальсируя, проговорил он. — Внучка?.. Али сына?

— Сейчас как дам в лоб! — пообещала я.

Как и положено в наших краях, я внесла красавца-жениха в спальню на руках и тяжело сбросила его на спружинившую тахту. В последний момент он набрал всё-таки своё!.. А что ему остается, бедолаге?

Страшной непрерывной международной трелью завопил телефон.

— Не давай ему, слышишь?!

И этот супруг в драбадан!

— Договорились.

— А то я... скажу ему о нас!.. А если тебе мало — скажу... о вас!

О вас, о нас... запутаешься в этих местах имения!

Я набурила пышную ванну и погрузилась в неё.

Я уже тонула в сладком блаженстве, погружалась полностью — и тут меня буквально выдернули оглушительные выстрелы, звон стекла.

Вся в белом, пышном, как Дед Мороз, я вбежала в комнату. Жених, выхватив пистолет из подвенечного своего платья, палил в окно, а в окне, разорванный пулями, плясал Топотун на ниточках, улыбаясь, и ничего не делалось ему!

Я выхватила у Аггея пушку. После, насладившись тишиною, сполз на балкон с крыши по трубе и сам папа-кукловод, весьма довольный своей шуткой, как и всегда.

И тут без него не обошлось!

— Мне хотелось, чтоб хоть что-нибудь вам запомнилось!

— Знаешь, батя... за такие шутки! — прохрипел Аггей.

Неужели и это не понравилось ему?

«Что ж тогда вообще ему нравится»? — как правильно восклицал его батя... впрочем, кажется, — про другого.

— Хотел, чтобы вам что-то запомнилось, — вздохнул он. — Ну как вы? — Алекс жадно ловил наши глаза.

Хотелось бы чем-то порадовать его...

Примерно с сотого лишь удара — ну и брачная ночка! — Аггей высадил дверь уборной.

Алекс сидел на унитазе, уронив голову на колени. Сердце его не выдержало этого счастья.