Излишняя виртуозность

Канкан трепыхался перьями, колыхался выпуклостями — и главной, конечно же, была Луша — мастер, как говорится, на все ноги. Всех — в зале и на сцене — стала «постепенно охватывать русская удаль»; такую фразу я прочёл в программе одного шоу — сам же её и написал. Пляс разгорался, и вдруг резко погас свет и вырубилась музыка — обрушилась тьма и тишина. Со сцены понеслись какие-то вопли и визги, послышались шлепки по голому телу. Наталкиваясь в темноте на столики, я рванулся туда (или не туда?), пытаясь нащупать что-то руками, как при игре в жмурки, но ловил пустоту.

— Зорька... стоять! — откуда-то рявкнул мужской голос.

Я рванулся на звук и оказался в каком-то качающемся коридоре, освещенном тусклыми аварийными лампами. По нему двигалась Луша, которую кидало то назад, то вперёд. Она делала перебежки семенящей походкой, поскольку была стреножена существенной для каждого человека частью туалета, упавшей ей на щиколотки. Новым штормовым ударом Лушу кинуло мне на грудь. Она была решительна и бледна.

— Ну, они ещё пожалеют об этом! — процедила она.

— Так... куда? — Я воинственно озирался.

— Не спеши! — Она блудливо потёрлась своей пышной грудью о мою. — Я — кукла сатаны! — И вдруг приблизила ко мне помутневшие зрачки.

Я — орудие мести?.. А почему бы и нет!

— Может, полетаем? — усмехнулась она. Всё верно — за ямщиком должен следовать наездник...

Она царственно перешагнула через ставшую лишней деталь туалета, и мы как-то очень быстро оказались в моей каюте.

— О, сатана! — то и дело восклицала она в полёте, с необычайным иностранным ударением на первом слоге, что несомненно говорило о её эрудиции и, не скрою, разжигало самые порочные чувства. Звучало также и «нох айн-маль», как бы обозначающее мольбу «ещё, ещё»... Стоны страдания сменялись воплями восторга.

Неплохо, неплохо... Я в деле ощущал, что уверенно вхожу в стилистику жанра, столь любимого нетрудовыми массами: сексуальные страсти с моральным надломом. Силен, Евлампий, — схватываешь буквально на лету!

Наслаждение нарастало, казалось почти нестерпимым, но... начинался новый виток — ещё более нестерпимый: пошли стоны, и острые ногти провели жгучие борозды по моей спине.

— О, сатана!

Это, видимо, уже мне. Я буквально иссякал... истекал, в том числе и кровью, — но остановки, где можно было бы сойти, в этой бесконечной ночи не предвиделось. Опытные сексологи учат: дабы не обмишуриться с этим делом, которое не всем и не всегда по душе, надо переосмысливать довольно однообразные эти движения в действия совсем иного рода, ставить в мыслях какую-то далекую цель. Моя цель — пересечь как можно приятнее государственную границу, не быть сброшенным где-то в нейтральных водах.

Я плыл, укачиваемый тёмными суровыми волнами Балтики, потом лихорадочно полз по мокрой глине. Колючая проволока бороздила мне спину: проволочный рулон катился по спине... Спасительная прохладца ночи — и снова проволока, на этот раз ещё более острая, проникающая глубже и глубже... Всё! Судя по восторженным крикам встречающих — дополз! Окончательное блаженство! И тут, прямо из стенки над нами высунулась головка Тохи на тоненькой шейке: «Бе-е-е-е!»

Луша внезапно спрыгнула на пол.

— Ч-чёрт, ч-чёрт! — закричала она, грохнулась на колени и стала креститься.

Я последовал её примеру — что же мы, люди некрещеные? Хотя этого конкретного чёрта я знал, да и она — тоже... И разговаривать бы с ним надо более резко, а не бить поклоны на холодном полу в четвёртом часу утра...

Но раз история, которую мне предстояло воссоздать, будет насыщена греховной символикой, стало быть, необходимы и бурные покаяния, без покаяния и бандиты не примут: и у них есть свои моральные императивы.

Некоторое время мы усердно били поклоны, потом их темп стал замедляться.

— Теперь мне нечего от тебя скрывать, — присаживаясь на уголок кровати, проговорила она. — Моя жизнь ужасна, ужасна! — Она спрятала лицо в ладошки. — И началось всё это очень давно.

— Это когда... с капитаном? — деликатно осведомился я.

— Значительно раньше — в начале века!

Ого!

— Моя прабабка была монашкой... из дворян. В революцию в её монастырь ворвались пьяные чекисты, и их главарь изнасиловал её!

«Ну, спокойно, — хотел сказать я Луше. — Ты-то при чём?»

— Потом у него была семья, — скорбно продолжала она. — И его правнук, прямой потомок... и был тем самым капитаном!

— Да-а-а... Ну и что?

— Теперь дьявол во мне, дьявол! — застонала она.

И мне, видимо, предстоит его изгонять? Я понимал, что вся эта бурная сцена предназначена, чтобы возбудить мою угасшую нервную реакцию, но боялся встретиться с ней взглядом: она не увидит в моих глазах нужного потрясения. Не жалко прабабушку? Прабабушку жалко, а вот правнучку почему-то нет. За прошедшие эпохи могла бы и поумнеть!

— Анатолий и был... этим капитаном! — закончила она.