Излом

Вдали, на ладони степи, в колеблющихся волнах горячего воздуха миражем поднимался силуэт города. Сгорая от нетерпения и желая ускорить время, парень надавил на газ, и мы с Алексеем Григорьевичем затряслись от вибрации на выбоинах асфальта. Мне даже показалось, что в Лёшиной голове что-то застучало.

«Наверное, извилина оторвалась», – вцепился пальцами в сиденье.

Мой зад отбивал чечётку. В окне замелькал пригород. Здесь дорога шла ровнее, и я стал разглядывать одноэтажные дома, которые пытались спрятаться от солнца за пыльными ветвями деревьев. На противоположной стороне чернели колеи железной дороги и белело обелисками кладбище. Крестов было мало. С алевших звёздами пирамид памятников взлетали вверх, к синему небу, макеты самолетов.

— Лучшие лётчики русской авиации, – смахнул слезу водитель, – и где-то там, среди них, мой отец…

Городишко оказался ничего себе, уютный, только портила его крепостная стена из железобетонных плит.

— От шпионов, наверное, загородились, – предположил боец, свободно развернувшись и заезжая со стороны маленького вокзальчика в проём ворот. – На вокзале написано «Владимировка», – сообщил он, – чтобы тех же шпионов окончательно задурить, – глаза у парня стали нежные–нежные и набухли слезами.

Этим-то он мне больше всего и понравился.

«Все-таки сентиментальная мы нация», – подумал я, разглядывая улицу из невысоких двухэтажных кирпичных домов, за которыми виднелись современные девятиэтажки.

— А вот Дом офицеров, – обогнув кольцо сквера, оканчивающегося памятником Ленину, указал на высокое здание в стиле дворянского особняка.

— Ничего бунгало, – порадовал сердце своего гида.

За Домом офицеров был разбит уютный парк, а напротив виднелось пятно стадиона.

— Эта дорога ведёт к мосту и реке, – притормозил, пропуская машину.

Дурашливые двойняшки надавили на клаксоны.

— Ну, волки тряпошные… разгуделись, – осудил их поведение.

Ему хотелось похвалиться городом своего детства и, понимая это, я не торопил его.

— А вот Дворец спорта… когда-то боксом тут занимался, – задохнулся от воспоминаний.

Я разглядывал не дворец, а постамент со взлетающим самолетом.

– … За ним кинотеатр, – махнул в пространство головой.

Об этом догадался и сам, прочтя крупные буквы «Октябрь».

Ехали медленно, любуясь домами, деревьями и красивыми женщинами, не спеша идущими по тротуару. Из встречных мужчин каждый второй носил лётную форму.

— Военный городок, – с гордостью произнёс парень и счастливо улыбнулся, сияя голубыми, как небо, глазами.

«И куда гонор делся, даже говорить нормально стал, – в душе порадовался за него, – без всяких там «ваще» и «короче». Может, это у них камуфляжная форма, чтобы скрыть в себе что-то хорошее?..»

— А сам чего в лётное не пошёл?

— Плошкош–ш-ш–топие наш–ш-ш-ли, – засмеялся он, налегая на «ш», но по нему заметно было, что раньше из-за этого сильно переживал. – Четвёртая школа! – вскинулся, чуть не пробив крышу машины.

Уставший Чебышев мирно дремал, навалившись на моё плечо.

— Директриса у нас классная была… огненно–рыжая… стро–о-о–гая–а-а, боялись её как огня… А когда школу закончили, на выпускном вечере поняли, какой она добрый человек и как нас любила… Плакала, расставаясь, конечно… привыкла за десять лет. Нелегко каждый год от сердца ребят отрывать… Сейчас на пенсии. Уважаю её за то, что из выпускников школы можно целую военно–воздушную дивизию сформировать…»

«Да–а, сейчас школа патриотизм не воспитывает, одни деньги на уме и у педагогов, и у учеников», – посмотрел на часы.

— Вот мой дом! – счастливо зажмурился парень, затормозив у кирпичной пятиэтажки.

На звонок дверь открыла маленькая полная женщина и, не произнеся ни слова, повисла на плечах у сына. Я стоял за ним, поражаясь огромной нежности, плескавшейся в небесной синеве материнских глаз.

«Да вроде и не маленькая, – рассматривал её, а просто кажется такой на фоне своей деточки…»

Ближе к вечеру он уговорил меня съездить с ночевкой на рыбалку:

— У одноклассника «Прогресс» с двумя «Вихрями», осетров половим, – синие глаза осветились азартом.

Двойняшки согласились составить компанию, Чебышев отказался.

«Ясное дело… мама-то у парня очень даже ничего…»

Словно прочитав мои мысли и опровергая их, Алексей Григорьевич произнес:

— Спать хочу, спасу нет, – и с подвывом зевнул в доказательство.

«Как хорошо, что не отказался поехать», – полной грудью вдыхал свежий речной воздух и любовался лесом по берегам реки и облаками. Время от времени опускал руку и наблюдал, как она рассекает тёплую воду.

«В конце концов мне и хотелось отдохнуть, а арбузы никуда не денутся, подождут».