Излом

Вначале совместной жизни, пьянки были редкостью, на получку, иногда в день аванса. Слава любил выпивать с тестем. Бывалый, неглупый и главное добрый мужик, часами рассказывал о своей службе на флоте. Главное никогда не попрекал, не унижал и не поучал. По правде говоря, больше не с кем было выпивать. Теща с женой облаивали Славу за любые задержки на работе, и уж тем более за «пиво с пацанами». Частенько жена с детской коляской встречала его прямо на проходной. Так, его единственным собутыльником стал тесть. Как-то само собой, попойки стали еженедельными. Начинали с пятницы. Разгонялись пивом, потом водка или самогон. К полуночи отрубались, но лишь для того, чтобы с утра продолжить.

– Угомонитесь уже, черти, – ворчала теща, отмывая в раковине посуду. – Ночь уже, хватит. На завтра чуток оставьте.

– Не тебе меня учить, баба. Я норму знаю! – генералил тесть. – Славка наливай.

Слава послушно разлил по стаканам мутную жидкость.

– Закуски дай! – приказал тесть жене.

– Сам возьми. Ноги что ли отсохли, – ворчала теща.

Тесть попытался встать с табурета. Если не стена, рухнул бы на пол. Так, по стене, он медленно сполз обратно на табурет.

– Ой, ой нализался, алкаш. Тьфу! – причитала теща. – Слава, возьми в тумбочке, открой банку огурцов.

– Слава сиди, – пьяно пробурчал тесть.

– Да ладно, дядя Гриша, сейчас сделаем, – Слава встал, тоже сильно качаясь.

– Славка, а? Сколько раз тебе говорить, он тебе не дядя, а папа, – встряла теща – Какой же он тебе дядя?

– Да, – важно добавил тесть.

– Я же говорил. Мама и папа у меня одни. Других называть так не могу, – оправдался Слава, заплетающимся языком.

– Ай-ай-ай, бесстыдник! Это мы-то чужие люди? – пристыдила его теща.

– Да, – многозначительно вставил тесть.

Теща, доставая из тумбочки банку огурцов, продолжила нравоучение:

– Приютили, кормим, поим, стираем, ухаживаем. А ты? Чужие люди. Ай-ай-ай! – теща выуживала из банки огурцы и клала их на разделочную доску.

– Я не сказал чужие, – предпринял еще одну попытку Слава. – я сказал другие.

– А какая разница? Родители то твои не другие? Тебя вон бросили, забыли. А внуку? Хоть бы раз гостинца принесли! Так, как бы и не их внук вовсе?

– Да, – буркнул тесть.

– Может и не их, – неосторожно сказал Слава.

– Как не их то? Ты своего ребенка-то видел, и на себя-то в зеркало посмотри, – объясняла теща. – На, нарезать сможешь? – отодвинув бутылку самогона, теща плюхнула перед мужем доску с ножом и огурцами.

– О! – обрадовался тесть и взял нож. – Славка, чего ждешь? Поливай. Смотри, какая закуска.

Слава наполнил стаканы. Тесть кое-как нарезал огурец и раздраженно кинул нож на стол.

– Так пойдет. Давай.

Выпили.

– А ты-то зятек, не такой простой, как кажешься, – не унималась теща. – Живешь здесь, пользуешь, вон выпиваешь, а у самого-то камушек за пазухой.

– Какой камушек? – удивился Слава.

– Такой вот. Неблагодарный ты. Мы тебе дочь отдали. Помогаем. А ты-то зло держишь, – говорила теща, угрожающи подперев бока руками. – Да если на то пошло, то и от тюрьмы тебя спасли.

– Так сами же и хотели закрыть, – огрызнулся Слава. Взял бутылку и налил еще по стакану самогона. – Давайте! – обратился он к тестю, но тот, опустив голову, уже сопел.

– Мы тебя спасли, дурень. Кто со следователем договорился, а? Кто денег то собрал? Родители твои палец об палец не ударили. Бросили тебя. А я за тобой как за сыночком родным. А ты? Эх, бесстыжий.

– Дочка ваша бесстыжая. Давала всем подряд, как ведром. А я крайним оказался, – заплетающимся языком сказал Слава.

– Ах ты, поганец! Дочка моя ему не нравится. Как издеваться-то над ней всем хором, пожалуйста, – теща ножом пересыпала огурцы в тарелку. – Она тебе такого ребеночка родила, любовью лаской окутала. И мы к тебе как к родному. А ты? Неблагодарный. Поросенок ты, засранный.

Слава встал. Все кружилось и болталось как при качке.

– Еще тогда в милиции надо было-то отрезать тебе женилку, – отчитывать его теща. – Зачем тебе женилка? Думали мужик ты. Думали, любишь жену, сыночка, нас. А ты что? Поросенок ты, а не мужик.

Слава пошатнулся. Чтобы не упасть схватился за тещину руку, в которой она держала нож. Женщина, решив, что зять пытается отобрать тесак, попыталась освободиться. Подняла локоть вверх и, что было сил, потянула руку на себя.

– Что ты творишь-то? Дай сюда, доходяга малахольный.

Тут чувство равновесия окончательно подвело Славика, и он, покачнувшись, выпустил руку тещи. Лезвие длинного кухонного тесака блеснуло молнией, и через мгновение оказался наполовину воткнуто в левую глазницу женщины. Тотчас ее тело рухнуло на пол. Качаясь, Слава посмотрел на бездыханное, лежащее на полу тело, с торчащим из глазницы кухонным ножом. Не было ни сожаления, ни сострадания, ни испуга. Ни даже радости, ни горя, ни злости. Пьяное безразличие. И сильное желания спать.

– Сука, – сказал напоследок Слава и отправился спать.