Изломанный аршин: трактат с примечаниями

И то же самое — с птицей тройкой, символом движения России к могуществу и счастью; прочие государства постораниваются, дают дорогу, с завистью смотрят вслед. Рекорд тройки лошадей — 40 км/час; это на дистанции не больше полутора км и на отличной дороге. А реально Чичиков делает в час километров 15. И невозможно поверить, что Гоголь не знал: скорость «Ракеты» Стефенсона (1830 г.) — 48 км/час, а локомотива Sharp & Roberts (1835 г.) — якобы более ста. Но тогда что же это такое эта лирическая, всеми заученная наизусть страница, настолько искренняя, что голосу совестно, — слепой патриотизм или отчаянная пародия на него? (Не говоря уже, что в каком-нибудь совсем кривом зеркале Гнедой вполне может показаться самодержавием, каурый Заседатель — народностью, а чубарый пристяжной — да нет, исключено. Я вообще ни при чём; это Вяземский однажды так пошутил: сравнил с Чичиковым — Уварова.) Несомненно одно: Гоголь твёрдо надеялся, что читатели — сплошь дураки. И они его не разочаровали.

Застой всю жизнь преследовал его, как хронический кошмар.

Хотя казалось бы: люди, чувствующие — как Гоголь, Чаадаев, Полевой — устремлённый на планету недрёманный зрительный луч Провидения, должны легче переносить тяготы политического климата. Раз нет сомнений, что всё идёт как следует, но даже если и не как следует, то рано или поздно кончится как надо, и всё равно не дожить.

Другое дело, что Провидение не различает мелких объектов. И почему-то не умеет считать деньги, как будто даже плохо представляет себе их роль.

В начале 36-го Полевой отослал Бенкендорфу заявку. Написанную горячо, даже слишком горячо. С учётом вкусов конечного потребителя. Возьмём абзац из начала и абзац из конца, и всё станет ясно.

Преамбула:

«Если бы Богу угодно было благословить моё всегдашнее желание — посвятить время и труд на изображение бессмертных дел Петра Великого, — я почёл бы это обязанностью остальной жизни моей и залогом того, что щедроты Его благословляют меня оставить после себя памятник временного бытия моего на земле, заплатить тем долг моей отчизне и споспешествовать, по мере сил, чести и славе Отечества».

Поспешим на последнюю страницу — где самая суть:

«Всё это будет стоить некоторых издержек. Плата за труд была бы святотатством. Платы никакой не надобно. Кроме временной ссуды на путешествие, приготовление материалов и издание. Сумма будет невелика. И ту можно выручить из продажи экземпляров. Вся Россия расхватит подобное творение. И пусть потомки скажут об нём: “Оно не куплено. Но создано волею Царя и усердием русского!”

Без воли Царя намерение неисполнимо: молю Бога, да будет во услышание Его желание человека, готового посвятить время и труд полезному и бескорыстному подвигу!»

Вот, стало быть, о чём они говорили тогда, осенью, оставшись наедине. Почему-то оба были уверены, что книга о Петре — лучший подарок для Николая, он прямо спит и видит: когда же наконец кто-нибудь напишет эту научно-художественную биографию и в клюве принесёт.

А Пушкин ну совсем не спешит. Всё время занят чем-то другим. Вот только что разрешили ему завести журнал. Уверяет, что это для него единственное средство выпутаться из долгов. «Пётр» принёс бы ему гораздо больше денег. Но Пушкин не верит в это: должно быть, неуспех «Пугачёва» его охладил. Ну что ж; небольшой закрытый тендер подбодрит его немножко. Разогреет. У нас, в Гончих Псах, считают, что соревнование, способствуя повышению производительности труда, повышает благосостояние трудящихся.

Бенкендорф — императору:

«Известный Вашему Величеству Николай Полевой, бывший издателем московского журнала “Телеграф”, человек с пылкими чувствами и отлично владеющий пером, имеет сильное желание писать историю Петра I-го. Он прислал мне свои мысли по сему предмету и краткое изложение плана предполагаемой истории. Бумагу сию, примечательную как по мыслям, в ней заключающимся, так и по самому изложению ея, долгом поставляю представить у сего Вашему Императорскому Величеству».

Очень некрасиво. Совершенно бестактная затея. До чего нахален этот Полевой. Как бесхитростно коварство Бенкендорфа.

Расчет какой: Хозяин не преминет же посовещаться с Идеологом, а тот теперь, после «Выздоровления Лукулла», ненавидит Пушкина сильней, чем Полевого. (Смешно: а Полевого, значит, слабей? Ничего-то вы не понимаете в этом чувстве.)

Император разобрался сам:

Историю Петра Великого пишет уже Пушкин, которому открыт архив Иностранной коллегии; двоим и в одно время поручить подобное дело было бы неуместно…

В первый (надеюсь, и в последний) раз в жизни поддерживаю царизм.

Но, видно, граф А. Х. принимал свой проект близко к сердцу. И отступаться не хотел. В конце-то концов — нужна нам, чтобы вполне осознать историческую задачу, дельная книга о Петре Великом — или нет? И кто же её напишет? Вы верите, что Пушкин?

Бенкендорф — Н. А. Полевому (25 января):