Читаем Измена. Яд твоей "любви" (СИ) полностью

Измена. Яд твоей "любви" (СИ)

— Ну, женщина вы еще молодая, сын вон какой отличный уже в наличии, так что, я уверена, с ситуацией мы справимся. Операция прошла успешно, сейчас проследим, как пойдет восстановление, прокапаемся, поколем витамины для поддержки. А денька через два-три можно домой.

Видимо, меня перекосило от мгновенной вспышки: мой милый дом, терраса, холл, гостиная…

— Ну, деточка, бывает, к сожалению, и так. Сейчас две недели полового покоя, потом посмотрим результаты гистологии и сможем планировать программу восстановления. А через полгода — год добро пожаловать становиться на учет.

Криво усмехнулась.

Это вряд ли.

Ребенок у меня есть. Мужчины нет и не будет.

Мне всего произошедшего хватило за глаза и за уши. Теперь разгрести бы.

Смахнула слезы. Вот же, текут, а я не замечаю.

— Поплачь, пока мальчиков нет. Не все мужчины выносят женские слезы. Моей дочке очень психолог помог, когда они малыша потеряли. Зять, конечно, не пошел к специалисту, а она ходила, и вполне успешно. Сейчас, по крайней мере, у меня уже двое внуков, — Лусине Суреновна погладила меня по руке и, пообещав девочку с капельницей, удалилась.

В одиночестве я попыталась собрать пазл прошедших суток. Хорошо помнились все события до приезда скорой. А кое-что хотелось бы развидеть, но, увы.

Дальше шло фрагментами. А когда казалось, что какой-то кусочек вот-вот выплывет из мутного наркозного небытия, то обида, боль и слезы душили так, что ну бы его на фиг, это воспоминание.

Очень тихая и вежливая, но настороженная медсестра оперативно установила и подключила систему.

— Примерно на полчаса. Если что — зовите, — махнула на тревожную кнопку на стене и удалилась.

Не успела я устроиться так, чтобы хоть тело болело меньше, как с водой и едой явился Кирилл.

— Ты не волнуйся, я все узнал: тебе поесть можно будет через три часа. Лежи, пока капает, потом я тебя в процедурный отведу, — сын определил миски на столик, а сам устроился около меня.

Глядел такими несчастными глазами, что я и рада бы промолчать, но… он заслужил правду. Какой бы больной и страшной она мне ни казалась.

— Милый, ты же знаешь, что я тебя очень-очень сильно люблю?

Как Кирилл насторожился, ужас.

— И этот факт ничто не изменит. Ты мой самый любимый мальчик, мой сын.

Глаза блестят, зубы сцепил, сопит.

Мое сокровище.

Больно. Как же больно…

— Но ты ведь взрослый и умный? Ты же понимаешь, что я больше никогда не смогу быть и жить рядом с твоим отцом? Не после того, что он сделал?

Кивает, а в глазах паника.

— Когда я выйду отсюда, мне нужно будет найти квартиру, закрыть больничный и уволиться с работы…

— Не надо, — ох, а чего так мрачно-то?

Кир взял в ладони мою свободную от системы руку, сжал, согревая:

— Мам, я все решу. Отец отдал дом мне, тебе будет платить типа алименты на меня. Ты можешь не увольняться, деньги будут.

Как быстро повзрослел мой малыш.

Одна мать лишила его нормального детства, а вторая, самопровозглашенная — юности.

— Прости, милый. Ты не должен был окунаться во все это взрослое дерьмо. Прости, мой хороший.

Кир опять свалился со стула на пол и приблизил лицо к моему:

— Мам, я виноват, не ты. Твоей вины в том, что ты настоящая, искренняя, честная и доверчивая — нет. Ты лучшая, знаешь?

Всхлипнула, а он осторожно вытер мои слезы салфеткой.

— Я с тобой. Останемся ли мы в доме, или будем искать квартиру — все равно. Я живу с тобой, понимаешь? Жизнь — боль, мои родители разошлись и я остался с мамой. Так понятнее?

Сказать, что мне когда-то в жизни было так радостно и больно одновременно? Нет. Не было.

Будто на смердящем, страшном пепелище, среди острых обломков и обугленных останков, пророс прекрасный цветок.

Дух захватывает от боли и нежности.

— Моя радость! — шепчу сквозь слезы, а он наклоняется ближе и прячет хлюпающий нос у меня на плече.

Такое пронзительное, острое, объединяющее мгновение.

Никогда его не забуду.

Столько у меня за годы с Зарецкими было запоминающихся событий и моментов, а сейчас всплывает лишь несколько: вот я возвращаюсь из Института и меня встречает маленький, несчастный, ждущий маму Кир; вот соревнования, после моей защиты, когда он впервые назвал мамой меня; вот Олег обнимает меня на берегу озера и обещает настоящую сказку. И ведь не обманул — сказка у нас вышла классическая: чем дальше, тем страшнее.

А вот тот момент, который я считала самым невероятным и счастливым, буквально исполнением заветной мечты: мы стоим у входа в наш собственный дом.

Да, а ведь все эти мгновения счастья связаны с ним. С моим сыном.

Вот он — мой якорь, мой путеводный маяк, моя сила.

Мой такой уже взрослый сын.

Защитник.

Помощник.

— Мы справимся, мам, — бурчит Кирилл. — Насрать на него. Сейчас тебе надо поправиться, потом решить, где мы живем, а там я пойду учиться, а ты — на кафедру. Звали же на исследования? Или в мэрию, на госпрограммы? Не пропадем.

Это точно.

Мы — есть, а значит, не пропадем.