Измена, или Ты у меня одна

"Кто бы мог подумать? — прокрутилось в мозгу. — Старшая сестра, не мать даже, и вдруг такие переживания?!" Сергей хлопнул дверью, быстро скатился по лестнице вниз. "Нет, наверное, она была ей матерью, больше того — наверное, видела в ней себя, продолжение свое, все то несбывшееся в своей жизни, что суждено было достаться ей, Любе. Она должна была дожить жизнь своей старшей сестры. И вот… Да, наверное, все именно так, иначе не может быть. Ну и сволочь же я — накричал, не сдержался. На нее! Подумать только. Но почему? Если она такая, почему я, почему мы не замечали этого?!" Жизнь текла своим чередом — по улице шли оживленные прохожие, мамаши выгуливали чад, бабки сидели по своим лавочкам, сплетничали, откуда-то издалека раздавались дробные перекаты забиваемого "козла".

В больницу Сергея впустили не сразу. Пришлось повоевать с медсестрами, нянечками, вахтерами и прочими облеченными властью.

Наконец в наброшенном на плечи халате, весь дрожащий от охватившей тело слабости, тиская в руках фуражку и проклиная себя за то, что не догадался прикупить по пути каких-нибудь гостинцев, он пошел в палату.

— Пять минут — и чтоб духу вашего здесь не было! — крикнула в спину рассерженная, а может и постоянно сердитая, недовольная жизнью, старшая медсестра.

Женщины, находившиеся в палате, притихли, заулыбались. Сергей не мог сосчитать, сколько их там было, во всяком случае не меньше пяти. А вот Люба, где же…

И тут он увидел ее, лежащую у окна, не глядящую на вошедшего, бледную, совсем непохожую на себя.

— Здравствуй, — тихо проговорил он, не доходя трех шагов до кровати.

Девушка, не поворачивая головы, шепотом, еле слышным, чуть просвистевшим в тишине, ответила:

— И ты здравствуй, Сережа…

А все было так.

В среду утром она проснулась в наипрекраснейшем расположении духа. Тело было невесомым, душа рвалась навстречу тоненьким лучикам рассветного солнца, пробирающимся в комнату сквозь занавесь тюля. Этот день был, наверное, первым днем за последние полгода, когда все вдруг исчезло, растворилось в прошлом. А в настоящем остались лишь солнечные блики и ощущение невесомости, непричастности ко всему земному.

Сестра должна была приехать к вечеру, а стало быть, день целиком и полностью был в распоряжении Любы.

Чем его заполнить? В этот день хотелось чего-то необыкновенного, сказочного, такого, чего не встретишь в действительности.

И Люба размечталась: вновь видела она себя маленькой девочкой, у которой вся жизнь впереди, а потому и счастья невпроворот и надежды. Даже не надежды, а предчувствия того, что с каждым мигом, с каждым часом, днем, годом радости будет больше, счастья будет прибывать безудержно, неостановимо и единственная предстоящая трудность — не захлебнуться в этом праздничном мире. Ведь все, что было, или даже то, что есть, — суета, мелочи. Разве достойны они того, чтобы обращать на них внимание, сжигать себя в пламени собственных страстей, мучиться, а вместе с тем и стариться?! Нет! Люба этого не хотела. Хватит, пускай другие терзаются, изводят себя, но не она. Достаточно!

И какая разница — было ли все или только пригрезилось, смахнуть как залежавшуюся пыль на комоде — и не вспоминать. Ведь живут же люди, просто живут без всяких иллюзий, порывов, без траты самих себя в ненужных передрягах. Почему же и ей не жить так же? А на прошлое наплевать и забыть. Забыть и наплевать! Пора, в конце концов, заняться и собой — сегодня же в институт: в меру учебы, в меру нехитрых развлечений, какими живут, да и до сих пор жили, ничего не испытавшие в жизни подруги ее. Бывшие подруги. Ну и плевать, что бывшие. И не нужны никакие друзья-подруги. Есть знакомые — и достаточно. Остальное — суета сует и всяческая суета. Ни к чему обременять себя. Жить легко, спокойно, как живет бабочка, как живет трава, которую еще не успели вытоптать, вот так и жить. А все былое — сон, страшный сон. И слава богу, что он пошел. Пора просыпаться — ведь впереди жизнь.

Вставать с постели, умываться, собираться, идти куда-то не хотелось. Любе казалось, что теперь все само собой должно прийти к ней. И она лежала, отбросив одеяло, расслаблено раскинувшись на тахте, оглядывая свое молодое, здоровое и полное жизни тело.

Нет, рано себя записывать в старухи, все видавшие, все пережившие. Еще будет многое-многое. Но будет потом.

Когда потом. Люба не знала, знала, что не уйдет.

А теперь… Только покой. Раствориться в самой себе, вслушиваться в себя, улавливая лишь добрые, такие необходимые сейчас сигналы собственного тела, души. Вслушаться в них, постараться понять их, полюбить и во всем следовать им. И ничего иного. Хватит.

В соседней комнате, там, где обычно спала сестра, зазвонил телефон. Люба лежала и безмятежно слушала пронзительные трели — пускай названивают, ей-то что?! Звонивший не унимался минуты две. Затем телефон смолк. Вот и хорошо, Люба перевернулась на бок, полежала немного так, потом спустила ноги с тахты, откинулась на спинку и сладко, с истомой, потянулась — пускай хоть весь мир рушится, горит, скрывается в пучинах морских, а уж ее-то не трогайте! Не надо!