Измена (Книга Слов - 2)

- Джек учил меня, как замешивать сдобу, - ответила Тарисса, торопливо счищая тесто с пальцев.

- Так Джек у нас пекарь? - Магра со стуком поставила корзинку с яйцами на стол. - Что ж, в нашем захолустье лучшего ожидать не приходится.

Джек был смущен как никогда. Ему казалось, что Магра ушла с единственным намерением оставить их одних, а теперь она явно недовольна тем, что из этого вышло. Похоже, она считает, что он не пара ее дочери, зачем же она тогда старается свести их?

Тарисса, подойдя к тазу, стала отмывать руки. Джек домесил тесто, вывалил его на противень и прикрыл сверху большим медным горшком. Так в большинстве сельских домов создается подобие печи: жар, идущий от камня, застаивается под горшком. Джек не возлагал больших надежд на свою сдобу: тесто не успело подойти, и крендель будет тяжелым.

При взгляде на Тариссу в голову ему пришла нехорошая мысль: быть может, Магра сводит их потому, что без этого все может обернуться еще хуже?

Смущенный этими мыслями Джек быстро вытер со стола и вышел наружу, прихватив с собой меч. Ему нужно было поразмяться. Ровас подвесил на дереве пустой пивной бочонок, чтобы Джек упражнялся на нем в нанесении и отражении ударов. Джек качнул бочонок и начал свирепо тыкать в него мечом - только щепки полетели. Ему хотелось крушить и ломать. Железные обручи гнулись, оставляя зазубрины на клинке, зато дерево поддавалось, как масло. Джек изничтожал бочонок, видя перед собой человека, который его подвесил.

- Нет, Боджер, бренские женщины любят волосатых коротышек.

- Тогда тебе, глядишь, и повезет, Грифт.

- Как и тебе, Боджер.

- Я, может, и невелик ростом, Грифт, но волосатым меня никак не назовешь.

- А затылок ты свой видал? Не хотел бы я очутиться позади тебя в ночь полнолуния.

- Да неужто ты веришь этим басням про оборотней, Грифт? Мало ли что старые бабки рассказывают.

- А ты не замечал, что старые бабки как раз дольше всех и живут?

- Ну и что?

- Да то самое: они потому так долго живут, что знают, каких напастей остерегаться. Ни одна старуха не выйдет во двор при полной луне, не взяв с собой чернослива.

- Чернослива, Грифт?

- Да, Боджер, это самый мощный плод на свете.

- Как это так?

- Ну а что оборотни делают с женщинами? Сперва они имеют их, потом съедают. Не знаю, спал ли ты когда-нибудь с женщиной, которая перед тем наелась чернослива, - но уверяю тебя, приятного в этом мало.

Боджер понимающе покивал. Они выпили за светлый ум Грифта и поудобнее развалились на сиденье.

- А откуда ты знаешь, кого любят бренки, Грифт?

- Мне городской привратник сказал, Длинножаб. А вот в Рорне, он говорит, любят длинных. Кроме того, он рассказал мне кое-что про герцога.

- А что, Грифт?

- Яровит он, похоже, что твой филин. Только этим и живет. Но разборчив, надо сказать.

- Разборчив?

- Ну да. Он пуще всего боится подцепить дурную болезнь. Длинножаб говорит, будто его отец, прежний герцог, от нее помер. Сперва сливы у него отгнили, а после и сам окочурился. Поэтому нынешний герцог спит только с такими, кого никто не трогал.

- С уродками, что ли, Грифт?

- Нет, дуралей, - с девственницами. Только с ними можно быть уверенным, что ничем не заразишься. - Грифт допил свой эль. - Пора, однако, и за работу, Боджер, - скамьи сами собой не вымоются.

- Это ты ловко сообразил, Грифт, - договориться с капелланом. Если б не это, не миновать нам ходить за лошадьми.

- Да, Боджер. Я кого хочешь уговорю - недаром же я умом не обижен.

Лошадиный навоз поджидал на каждом шагу - странная, но верная закономерность. Может, так лошади меж собой сговорились - расстояние как раз такое, что человек теряет бдительность, а потом шмяк - и вступает.

Хват почти все время смотрел под ноги. Казалось, что он поступает так из-за грязи, но истинной причиной было новое для него чувство вины. Раньше он только слышал о людях, которых это чувство терзало и доводило до безумия. Сам Скорый утверждал, что "вина - это смерть для карманника", поэтому Хват считал, что вина - это какая-то непонятная хворь, которая может убить человека, если он не примет меры.

А все из-за Таула. Это он заразил Хвата. Надо же - человек делает то же самое, что и все уважающие себя люди: наживает деньги - а чувствует себя при этом, словно самый страшный на свете злодей. Дошло уже до того, что он не может смотреть людям в глаза и глядит себе под ноги. Словно пачкун, выискивающий монеты в уличной грязи.

Все шло хорошо, пока он не связался с той пахнущей крысами бабищей. Сделав это, он покатился под горку быстрее, чем намазанный салом архиепископ. Как его угораздило сказать этому задаваке Блейзу, что Таул стыдится своего прошлого? Тогда-то Хвату это казалось озарением свыше, верным способом заставить рыцаря дать согласие на бой. Так оно и вышло. Со своего наблюдательного поста за деревом на углу площади Хват видел все: спор, потасовку, вопящих женщин и стражников. Он даже слышал, как Таул сказал, что будет биться. В чем же тогда дело? Почему у Хвата так скверно на душе?

Хват пытался вспомнить, когда же он почувствовал первые уколы совести.