Кивнув, она покидает палату, а Дима, не отрывая от меня пристального взгляда, приближается. Придвигает к моей койке стул и медленно на него опускается.
— Алин, почему ты не рассказала мне о беременности? — спрашивает с горечью.
— Хотела сделать сюрприз, — мой голос звучит тихо, почти бесцветно.
— Так эти шары в коридоре… Они были для?.. — он сбивается и в надломленном жесте обхватывает пальцами переносицу.
— Да, они были частью сюрприза, — подтверждаю я.
Дима замолкает, а я вновь приклеиваюсь взглядом к стене. Кожей чувствую исходящие от него волны сожаления, но они не трогают сердца. Перед глазами до сих пор стоит гадкая сцена его любовных утех с секретаршей. В нашей постели. На той самой простыни, которую нам подарили на прошлую годовщину.
— Алин, — с Диминых губ срывается тяжелый вздох. — Прости меня.
Ради минутного удовольствия человек рушит то, что создавалось годами, а потом, очнувшись, умоляет его простить. Как же это наивно и самонадеянно. Неужели Дима всерьез верит, что банальное «прости» способно все исправить? Что это слово из шести букв обнулит его предательство и затянет мои раны?
— За что простить, Дим? За то, что делал из меня дуру? За то, что изменял? Или за то, что по твоей вине я потеряла нашего ребенка?
Я стараюсь говорить ровно, но из воспаленных глаз все равно струится влага. Она слетает с ресниц, скатывается по щекам и дрожащими каплями срывается с подбородка.
— Да я ведь не знал! Не знал, что ты ждешь ребенка! — восклицает надтреснуто.
— А если бы знал, то что? Передумал бы трахать секретаршу? — мне почти удается усмехнуться.
— Алин, — смотрит на меня с невыразимой мукой. — Ну зачем ты так? Ты же видишь, мне и без того хреново…
— А, так это тебе хреново? Ну и извини, что приехала домой чуть раньше и застала тебе в постели с любовницей.
— Я виноват перед тобой. Очень виноват. Но, клянусь, ты — главная женщина моей жизни. И я люблю только тебя. А с Ясминой нас ничего не связывает…
— Ничего, кроме секса.
— Черт, да! — он обхватывает голову руками. — Да, я сорвался! Да, сплоховал! Честно говоря, даже не знаю, как это вышло… Бес, видать, попутал… Я дурак, Алин. Оступившийся дурак! Но я люблю тебя больше жизни и…
— Остановись. Не говори мне о любви. Не говори о том, как тебе плохо, — я перевожу дыхание и нахожу в себе силы вновь посмотреть на мужчину, который стал моей самой большой любовью и самым горьким разочарованием. — Сегодня я потеряла ребенка, Дим. Ребенка, который еще не родился, но которого я успела полюбить. Своим предательством ты ранил нас обоих — меня и нашего малыша. Он не выжил, — я всхлипываю и в бессильной ярости хватаюсь за край больничного одеяла. — И этого я тебе никогда не прощу.
Из меня вырываются задушенные рыдания. Дима сникает. Его щеки схватываются нездоровым жаром, будто от пощечин, а во влажно поблескивающих глазах читается самая настоящая боль.
Я больше не в силах выносить происходящее. Прячу лицо в ладонях и даю волю слезам. Оплакиваю свое счастливое прошлое. Свои мечты, которым теперь уже не суждено стать реальностью.
— Алин, не плачь… Умоляю, — Дима тихонько дотрагивается моего плеча. — Я осознаю, как сильно оступился. Как сильно тебя подвел. Но я сделаю все, чтобы заслужить твое прощение. Я горы сверну, лишь бы снова сделать тебя счастливой! Ты выпишешься, вернешься домой, и мы попробуем начать все заново. Обещаю, отныне я не причиню тебе боль…
Дима продолжает что-то говорить, но нарастающий шум крови в ушах напрочь застилает слух. Я чувствую, что моя истерика выходит из-под контроля. Голова трещит, грудь горит адским пламенем, а кислорода катастрофически не хватает.
Кажется, у меня истерический припадок. Без успокоительного не обойтись.
— Врача, — задыхаясь, прошу я.
— Что? — Дима с беспокойством заглядывает мне в лицо.
— Позови врача! Срочно!
— Конечно, родная. Секунду.
Он пулей срывается в места, а я откидываюсь на подушку и прижимаю трясущиеся ладони к груди.
Глава 12
Как и следовало ожидать, новость о том, что я загремела в больницу быстро разлетается по знакомым. Коллеги шлют мне смс с пожеланиями здоровья, мать и свекровь названивают чуть ли не каждый час, а дети рисуют картину с трогательным пожеланием «Поправляйся, мама!». Судя по всему, над рисунком корпела исключительно Маришка, а Мишка лишь за компанию примазался, но мне все равно приятно. Дети, как ни крути, главная радость жизни.
Естественно, о реальных причинах своего больничного заточения я никому не рассказываю. Ограничиваюсь сказочкой про расшалившийся желудок. О выкидыше известно только мне и Диме. Ну и еще моей лучшей подруге Соне Орловской. Ей я все рассказываю. А вот посвящать широкую общественность в нашу семейную драму не планирую.