Измена. Право на истинную (СИ)

— Я люблю тебя, Ивар, — в отчаянии шепчу я. — И это уже не фантазии глупой девочки. И если… если вновь ты обидишь меня, то… нет, я не умру и не кинусь в истерике к жрецам. Я просто перестану мечтать, а это хуже смерти… Могу ли я простить? Я уже простила, но… я должна разрешить женщине довериться мужчине, который ее обманул и предал. Я хочу этого, Ивар, но мне страшно. И тебе придется годами бороться с этим страхом. Готов ли ты к этому? Готов ли ты к тому, что тебе раз за разом придется доказывать свою верность, сталкиваться с моей подозрительностью, ревностью и недоверием? Это страницу нашей истории не сжечь, не вырвать.

— Мои мысли, теперь твои, — касается подбородка. — Примешь ли ты их, Илина?

Не хочу, чтобы мы были несчастливыми. У нас есть шанс, и он зависит только от моего решения, моей смелости и желания шагнуть вперед. Обновленными.

— Приму, — вглядываюсь в его глаза. — И я буду в них заглядывать внезапно и без предупреждений.

И он целует меня, позволяя нырнуть до дна его души, кувыркнуться в ней любопытной волчицей и выхватить среди ярких осколков то, что он терпеть не может сапоги и туфли и он бы предпочел ходить по замку босиком. И он никогда в этом никому не признается.

— Благословляю, — заявляет хриплым голосом Жрец, — пошли выпьем медовухи, Маркиз.

— Это, что, слезы? — удивленно спрашивает Вестар.

— Нет. Это дождь.

— Это было мое оправдание, старик.

— Это же глупо, мы же в замке, — фыркает Жрец.

Пять минут сидим в тишине, и Ивар кладет мне голову на колени:

— Спой мне, Или. Я соскучился по твоим песням.

Эпилог

По узким и грязным улочкам ходит молчаливая и тихая Жрица Затмения. Перевязывает раны, чарами успокаивает безумных бездомных и иногда прогоняет агрессивных пьяниц от несчастных, которым не повезло свернуть не туда. Он не помнит своего имени, прошлой жизни и не гадает, что произошло с ней в прошлом. Наверное, она была не очень счастлива, раз сейчас душа и волчица не требуют ответов.

Однажды ее окликает пожилая дама в шелках и золоте и называет по имени, которое не задерживается в памяти. Женщина причитает, а Жрица Затмения плывет прочь и не вслушивается в ее слова, ведь волчица уловила запах боли и отчаяния. Кому-то нужна помощь.

Вечером, смывая кровь с рук в закоулке у главной площади, она слышит:

— Привет.

Круглое веснушчатое лицо парня расплывается в улыбке, когда она поднимает взор. Кажется, Жрица Затмения где-то его видела. Его рыжие кудряшки, курносый нос и зеленые глаза. В своих снах? Волчица лишь на секунду настораживается, а после, уловив, запах мака, муки и ванили, хочет кинуться к нему и облизать его щеки.

— Я… — парень смущается от прямого взгляда и протягивает бумажный сверток. — Вот…

В бумажном свертке маковые булочки.

— Ну, я пойду…

— Нет, не уходи.

И сердце Жрицы замирает от ее тихой просьбы. Она не хочет, чтобы милый незнакомец оставил ее этим холодным вечером.

— Я Саймон.

И, похоже, Саймон знает ее из прошлой жизни, и она просит не говорить, кем она была. Время еще не пришло, чтобы встретиться с темной тенью, принять ее и понять.

Однажды это случится. Однажды Верховный Жрец явится в Храм Затмения, вложит ей в ладони теплый мерцающий кристалл и даст выбор. И Жрица Затмения сделает его. Она вернет воспоминания и имя в лесу под раскидистым ясенем рядом с Саймоном, в душе которого затаится страх, что его волчица оставит его, когда вспомнит, кем была.

— Я всегда хотела быть с тобой, — скажет Гриза, — но была… — она нахмурится и сердито прошепчет, — той еще гадиной.

***

В нетерпении откладываю лист исписанный острым почерком, а на другой странице нахожу лишь пару строк:

“И жили они долго и счастливо.

Тут меня покинуло вдохновение, миледи.”

— Да чтоб тебя, — зло рычу я, и на бумаге проступают новые строчки.

“А нет. Они девочку удочерили. Пару недель назад кто-то подкинул на порог булочной новорожденную девочку. Думаю, проблемы будут. Саймон — рыжий, Гриза — черненькая, а у этой волосики на макушке белые, как снег. Ой, не знаю, как будут выкручиваться.”

Только хочу отложить лист с возмущениями, что этот старый прохвост мог написать, как беловолосую сиротку назвали, и на бумаге появляется:

“Тинара”

В библиотеку врываются с рыком Анрей и Эрвин. Хвостатые, пушистые и неуклюжие. Сбивают друг друга с лап, накидываются, катаются по полу и пролетают по всей библиотеке двумя белыми молниями.

— Отвали! — урчит Эрвин, и Анрей вырывает из его пасти дохлую курицу, чтобы затем броситься с трофеем к дверям прочь от разгневанного брата.

Ивар меланхолично отмахивается от перышка и переворачивает страницу.

— Мальчики! — повышаю я голос.

Резко тормозят, теряют равновесие, падают и вскакивают на лапы, навострив уши.

— Что вы устроили?

— Мы вас не заметили, — Эрвин облизывается.

— Угу-мф, — соглашается Анрей, не выпуская курицу из пасти.

— Откуда курица? — щурюсь я.

Переглядываются, и я сердито продолжаю:

— С кухни стащили?

Молчат. И это уже не в первый раз, когда они устраивают набеги на кухню и пугают Дазу, которая обещает пушистым охламонам завязать хвосты в узлы.

— Верните курицу, — Ивар переводит взгляд на сыновей.