Измена, сыск и хеппи-энд

– Такая растрепа? Не сможет. К тому же у нее самомнения море, как у всякой дуры, а Зомби технически вооружен. Думаешь, Викуля, почему я всегда это свое кресло сюда тащу, под трубу? Да просто здесь телекамере меня не засечь. А по центру – как на ладони. И жучок вон в тот столик вделан, я проверяла. Здесь же, за трубой, фонит – и не слышно никому и ни черта.

Вика передернулась:

– А у нас в отделе… тоже?

– Жучки? А как же! Полно в каждой щели. Фиксируют, как Натаха печеньем хрупает, как у Савостикова в брюхе бурчит. А телекамера наша за пилоном. На третьем этаже тоже есть, напротив большого лифта – это я точно знаю. Главное, все записывается и хранится потом неизвестно сколько в службе безопасности. Зомби пленочки берет и персонал фильтрует. Видит, остановились в коридоре две ротозейки посплетничать – ап! и сожрал с кишками. Кадры подбирает один к одному, идиот к идиоту. Сам-то он, кажется, тоже со справкой. Во всяком случае, психоаналитика посещает – это я точно знаю тоже. Ляжет там, наверное, на кушетку и начинает скрипеть, душу открывать – мол, по пятницам у меня запоры, а в школьные годы я вожделел гардеробщицу. Психоаналитики всегда про разную гадость опрашивают.

– Но ведь невозможно так жить! – в смятении воскликнула Вика.

– Так не ложись на кушетку! Психоаналитики шарлатаны и лжеученые.

– Я не про них, а про то, что кто-то, оказывается, все время нас подслушивает, за нами подглядывает, нас оценивает… Да не кто-то, а этот ужасный Гусаров!

– Плюнь. Я же плюю! Да пусть Зомби на меня хоть из унитаза глядит – я и туда плюну.

– Вам легко. Вы сильная.

– Не сильная, а битая жизнью, – назидательно возразила Елена Ивановна, хлебнув кофе и одновременно пустив дым носом, как дракон. – Поживи с мое – и перестанешь о смысле жизни думать. Невозможно штаны через голову надеть, прочее легко осилить. Вот смотри: “дыша духами и туманами”…

Вика проследила направление взгляда Елены Ивановны (а глаза у той были небольшие, круглые, зоркие – орлиные!) и заметила в коридоре невесомую фигурку Клавдии Сидоровой. Елена Ивановна сипло и немузыкально запела:

И даже пень

В апрельский день…

И спросила:

– Сколько ей лет. Викуля как думаешь?

– Пятьдесят… пять? – Неуверенно попробовала Вика угадать.

– Семьдесят восемь.

– Не может быть!

Точно. По паспорту. А на самом деле и того больше. Трудится, конечно, старушка много – гимнастический зал, косметичка. Шесть подтяжек, и таких тугих, что вон и рот не закрывается. Сделано в Швейцарии! Плюс платьице от Лагерфельда. Результат: пугало пугалом. На вид, конечно, подросточек, но ста четырнадцати лет. С рахитом и склерозом.

– Издали она смотрится неплохо, – не согласилась Вика.

– Смотрится, если у тебя минус восемь на каждом глазу. И ведь бедняга глупа, как полено, почему и консультирует по деловой этике. Еще бы! Иванов-Люксембургский ни в чем не может отказать тете.

– Она ведь, говорят, его воспитала?

– Ага. Пока мамочка в тюрьме сидела за растрату, за крошкой тетя присматривала, потому как сама к тому времени освободилась.

– Как? Клавдия Львовна тоже сидела?

– Разумеется.

– Но за что?

– Какие-то махинации с тухлой рыбой пряного посла. Я тогда маленькая была, подробностей не помню, однако дело историческое, громкое. Да и кто не знал тогда тетю Клавку из углового гастронома!

– Вот поразительная судьба! – ахнула Вика.

– И я о том же, – согласилась Елена Ивановна. – А ты говоришь, жить невозможно. Все способен человек снести и вывернуть из самого дерьма в платьице от Лагерфельда. Веселей гляди! Ты что-то у нас такая бледненькая последнее время. Дома что?

Вика пожала плечами. Она сама понять не могла, что же это у нее не так, но что-то чужое и нехорошее тенью встало за спиной. Сгинь, сгинь, рассыпься.

– А не болеешь? – не унималась Елена Ивановна. – Нет? Тогда не дури и не раскисай. Если уж со стороны хандра твоя заметна, то дело дрянь. Я ведь у Зомби заметочку в блокноте углядела – ты же знаешь, у меня дальнозоркость. Заметочка пакостная: “Царева. Апатична, малоинициативна, в последнее время явно снизила активность. Может быть, критические дни?!?” И все-то у этих кобелей ниже пояса! Разве могут они понять тонкую бабскую душу?

Елена Ивановна с чувством расплющила окурок в пепельнице и протянула ногу туда, где валялись ее знаменитые туфли без задников. Кончиком натруженной ступни она подбросила туфлю, ловко надела ее на лету и проделала тот же фокус с другой туфлей.

– Перерыв окончился, пора пахать на герцогство Люксембург, – объявила она. – Да воспрянь ты духом! Держись в струне!

Вика воспрять постаралась. Особенно отчетливо и бойко протопала она мимо того пилона, в который, по словам Елены Ивановны, была вделана телекамера. Если вздумает вдруг Гусаров просмотреть записи, чеканный шок Вики Царевой должен рассеять все его подозрения насчет критических дней.