Измена, сыск и хеппи-энд

С черно-серебристой (цвета фирмы) папочкой Вика выпорхнула на мерзкую лестницу. Загорелого широколицего Дунина как раз вели к парадному лифту. Лифт этот, призматический, прозрачный, как фонарь, нарядно сползал по мраморной стене холла навстречу знатному гостю. Лифт существовал исключительно для поддержания престижа фирмы в лазах выдающихся клиентов. При лифте томился и особый лифтер, Степа, в черно-серебристой униформе и с серебристой глупой шапочкой на глупой голове. Рядовым клиентам и сотрудникам “Грунда” рекомендовалось укреплять сердечно-сосудистую систему ходьбой по элегантной скользкой лестнице. Вика небрежно окинула взглядом с высоты лестницы холл, лифт, коротконого Дунина, бережно ведомого четверкой молодых помощников, и вдруг застыла на месте. Она увидела, как Степа, блестя шапочкой, с кордебалетным проворством погрузил в лифт Дунина и Смоковника; за ними ступили в стеклянную призму два дунинских помощника. Лифт пополз наверх. Двое из свиты Дунина остались в холле. Она о чем-то разговаривали, непринужденно и зорко озираясь по сторонам. Оба они были красавцы собой, молоды, стройны, свежелицы и друг от друга отличались лишь тем, что один из них позавчера вечером побывал в клубе “Бамбук”.

Глава 13

Напролом

Неужели он? Мятный холод близкой опасности, жгучий и неотличимый от жара, облил вдруг Вику снизу вверх, перехватил дыхание. По этому ознобу страха, явившемуся прежде мысли о страхе, она поняла: ошибки нет. Он не хотел доплачивать Духу, он улыбался за столиком в “Бамбуке”. А еще она его видела во время предыдущего визита Дунина в “Грунд”. Дунин рассказывал тогда про остров Ивиса. И Вика слушала про остров, и этот молодой человек слушал. Сидел он тогда от нее далеко, почти за спиной, и лицо у него невыразительное, без единой особой приметы, но это он и никто другой.

Вика столбом застыла на лестничной площадке. Ну вот, теперь она знает все. Одна на белом свете. Что ей с этим делать? Она заставила свои ноги мерно вышагивать вслед за Савостиным.

Она вошла в кабинет Смоковника. Она озарила Дунина радушной бессмысленной улыбкой (улыбка была такой же фирменной краской “Грунда”, как серебро с черным, и очень сбивала с толку малообтесанных клиентов). Едва лишь чрево бедного Виталия Ефимовича пробовало исполнить свой коронный туш, Вика приходила на помощь коллеге: переключала внимание смуглого миллионера на себя и на особо удачные детали проекта. Погребальное зеркало столешницы Смоковника не отразило и тени того смятения, что охватило Вику. Вика улыбалась, но колючий холод засел внутри и не таял. Она боялась сделать что-нибудь дикое и ужасное. Она чувствовала, что то, что она знает, отравило ее и куда-то тащит помимо ее воли – вкось, вверх, штопором – так смерч рвет с земли, подбрасывает и уносит даже довольно тяжелые тела. “Надо держать себя в руках, – уговаривала она сама себя. – Я совсем истеричкой сделалась. Только куда мне идти, что говорить? И зачем? Никто, кроме меня не видел ни киллера возле Сумасшедшего дома, ни молодого человека с бандитами в “Бамбуке”. Впрочем, Гузынин… А что Гузынин? Он в “Бамбуке” только хлопал глазами да певца слушал. Что он подтвердит? Что три богатыря и этот красавчик сидели вместе и пили пиво? Так пиво пить не возбраняется, не сухой закон. Вот то-то! А меня милиция ищет. Или не ищет? Знаменитую шляпу я Гузынину вернула. Он в ней даже приходил мне предложение делать. Моя палка-автомат, наверное, до сих пор валяется в кустах возле глазной поликлиники. Я вряд ли встречусь когда-нибудь с известным художником, намалевавшим Чарли Чаплина. Еще невероятнее, что он при встрече меня узнает. Успокоиться, выпить воды… Соды выпить, в конце концов! Теперь, когда я знаю все, что надо делать. Что?”