Измена в Кремле. Протоколы тайных соглашений Горбачева с американцами

В субботу, 24 августа, маршал Ахромеев повесился в своем кремлевском кабинете. Он оставил записку, в которой говорилось: «Все, над чем я работал, разрушается». Позднее о смерти Ахромеева распространялись различные слухи, отчасти потому, что для советских генералов более обычным было стреляться. Правые оппозиционеры высказывали предположения, что либо он был убит, либо предупрежден, что если не покончит с собой, то пострадает его семья. Этот последний слух основывался на загадочной строчке в записке, адресованной его семье: «Я всегда ставил интересы государства выше ваших, но теперь я поступаю наоборот».

Позже, когда Бейкер сказал Шеварднадзе, что он был огорчен, услышав о самоубийстве, Шеварднадзе дал ясно понять, что не разделяет этого чувства. Он напомнил государственному секретарю, что поведение Ахромеева было одним из главных камней преткновения в достижении контроля над вооружениями: «Именно он был тем, кто так нам все затруднял».

Первым, кого Горбачев выбрал вместо Язова на пост министра обороны, был генерал Моисеев, но мнение Ельцина о том, что Моисеев присоединился к путчу, вскоре возобладало. Почти сразу же после своего назначения на этот пост Моисеев был уволен и заменен командующим военно-воздушными силами генералом Евгением Шапошниковым.

Бессмертных оставался на своем посту ненамного дольше. В воскресенье, в день путча, члены хунты отозвали его в Москву из отпуска и попросили войти в состав Комитета. Министр иностранных дел отказался, но не сумел высказаться публично против путча. Вместо этого он не появлялся в своем кабинете, ссылаясь на нездоровье, и поручил своему заместителю Юлию Квицинскому подписать телеграмму советским послам с указанием передать заявление Комитета правительствам. Ельцин и его советники списали Бессмертных как политического труса, который держит для себя открытой возможность выбора под предлогом защиты ведомственных интересов министерства.

Когда Горбачев вернулся из Крыма, Бессмертных ждал в аэропорту, чтобы приветствовать его. На следующий день советский руководитель вызвал его в Кремль и сказал, чтобы Бессмертных оставался на своем посту. Но в пятницу Горбачев позвонил:

— У меня создалось впечатление, что вы вели себя несколько пассивно в течение этих трех дней.

Бессмертных запротестовал:

— Но это совершенно неверно, Михаил Сергеевич! Я не знаю, что вам сказали, но я был единственным из ваших близких коллег, который выдержал тяжелое испытание. Кругом никого не было. Все были в отпуске. А я был здесь и старался сделать как лучше, чтобы защитить нашу политику.

— У меня иная информация, — сказал Горбачев.

— Ну тогда, товарищ президент, если вы верите тому, что вам сказали, мне, очевидно, надо подавать в отставку.

Бессмертных объявил о своей отставке сотрудникам, а затем зашел в свой кабинет, чтобы дать ранее запланированное интервью Теду Коппелу из «Америкен бродкастинг компани». Во время съемки интервью для телевидения Бессмертных позвонил Бейкеру в Вайоминг, когда там было четыре часа утра, и сказал: «Джим, это очень важно для меня, но думаю, что и для вас тоже. Я только что подал в отставку». Удивленный тем, что потерял еще одного советского дипломатического партнера, Бейкер ответил: «Мне очень жаль, Саша, что это случилось. Я думаю, мы хорошо начали совместно работать». Используя возможность обелить свое имя, Бессмертных далее продолжал заверять Бейкера, что вел себя «благородно» во время путча и навсегда останется «человеком перестроит» и «приверженцем нового мышления».

Бейкер не предполагал, что миллионы телезрителей вскоре будут слушать этот разговор.

Много месяцев спустя Бессмертных продолжал доказывать всем, кто хотел его выслушать, что во время путча он страдал не от какой-то «дипломатической болезни», а от вполне реального приступа камней в почках; он-де старался как можно лучше защитить Министерство иностранных дел от заговорщиков и КГБ. Бессмертных упрекал Примакова в своей отставке и снова обвинял его в интриганстве с целью добиться для себя поста министра иностранных дел.

Официальные лица США склонны были оправдывать Бессмертных за отсутствием улик и подозревать Примакова в худшем. Какова бы ни была правда, Горбачев поручил выполнять должность министра иностранных дел Борису Панкину, относительно неизвестному дипломату, который был советским послом в Праге и главным мандатом которого было публичное осуждение путча, когда тот еще не провалился.

Буш и Скоукрофт в Кеннебанкпорте поняли, что Горбачев сильно, может быть, смертельно ранен, но им не нравилось, как Ельцин продвигался, казалось, к нанесению окончательного удара. В конце августа, когда премьер-министр Джон Мейджор прибыл с визитом, Буш сказал ему, что Ельцин «действует очень грубо, тыкая Горбачева носом в грязь». Скоукрофт согласился с такой оценкой. Он напомнил своим коллегам, что еще до путча «Ельцин близко подошел к тому, чтобы уничтожить Горбачева. Теперь присяжные заседатели совещаются и решают, сумеет ли Горбачев выздороветь. Парень борется за свою политическую жизнь».