Измененный

Я подняла первую карточку, и Сэм пробежал глазами по словам.

— Я ищу железнодорожный вокзал.

Верно.

Я подняла следующую карточку.

— Который час?

Мы прошли более пятидесяти карточек. Я отмечала ответы Сэма в графе. Он набрал сто процентов, как обычно.

Небрежно собрав материалы обратно в папку, я спросила:

— Ты помнишь что-нибудь о шраме? Том, что на твоей груди?

Он ни секунды не колебался, прежде чем ответить:

— Нет. Но если говорить о шрамах, то у меня их много.

— Ни один, кроме него, не выглядит так, словно его нанесли с определенной целью.

Сэм застыл. Я приблизилась к его тайне — это было заметно по его лицу. Шрамы что-то значили.

— У Каса тоже есть такой?

— Анна.

Мое имя должно было служить предупреждением, но оно лишь подлило масла в огонь.

— Что они означают?

Он сгорбился, отвернувшись от меня. Я видела острые концы вытатуированных веток, выглядывающих из-под рукавов его футболки.

Скажи мне, Сэм.

Я слышала, как парни зашевелились, придвигаясь к нам.

— Не сейчас, — пробормотал Сэм.

— Извини?

Парни подались назад, удаляясь, и моя нервозность отхлынула вместе с ними.

— Думаю, мы закончили, Анна, — сказал Сэм.

Я убрала его папку, хлопнув дверцей шкафчика, в котором хранились документы. Сэм отпускал меня, а я не хотела уходить.

Стуча по клавишам, я ввела код на двери лаборатории, пообещав себе, что больше сюда не вернусь. Я буду держаться так долго, как только смогу. Пусть увидит, как может быть скучно здесь без наших игр в шахматы и разговоров о внешнем мире.

Только это наказание скорей для меня, чем для него. И я знала, что не смогу сдержать свое обещание.

Глава 4

Вечером за обедом я только и делала, что ковырялась ложкой в тарелке с чили, выписывая на нем цифру восемь. Напротив сидел отец, поедая свою порцию и задевая ложкой о края тарелки.

По телевизору за моей спиной шел футбольный матч. Время от времени отец смотрел, какой счет. Игра не вызывала в нем такого восторга, как у большинства болельщиков. Хороший поворот событий, и они тут же вскакивают с трибун, победоносно вскидывая руки над головой.

Ни разу не замечала такого за отцом — ни в футболе, ни в науке. Он всегда был спокоен и невозмутим. Наверное, с тех пор, как потерял маму.

Мама любила спорт. По крайней мере, так говорил отец. Поэтому он и смотрел футбол.

— Папа?

— А? — Он окунул крекер в чили.

— Парней что, клеймили?

Он фыркнул:

— Нет, конечно!

— Ты видел шрамы у Ника и Сэма? Те, что похожи на буквы?

— У них много шрамов.

Диктор объявил что-то о мяче вне игры, но я его дальше не слушала. Отец опустил ложку и посмотрел на меня.

— Кстати, я хотел поговорить с тобой… Не стоит сильно баловать Каса, хорошо? Почему бы тебе просто не приносить ему книги? Он до сих пор не закончил ни один проект, и в его комнате сам черт ногу сломит.

— Кас не любит читать.

— Ну… — отец почесал затылок и вздохнул. — Тогда попытайся дать ему то, что его займет. — Вокруг его глаз снова пролегли морщины.

— Ты хотел поговорить только о Касе?

Позади нас, в телевизоре, бушевала толпа.

— Да, только о нем.

— Коннор приедет? — спросила я.

Отец боролся с кучкой крекеров, стараясь не смотреть на меня.

— Папа?

— Да. Завтра. Он и Райли.

Коннор был начальником Подразделения, а Райли — его заместителем.

— Они хотят осмотреть парней, — продолжил отец. — Узнать, как все продвигается.

— Теперь они их заберут, да?

Хоть я и хотела, чтобы парней отпустили, но лаборатория, графики и тесты стали незаменимой часть моей жизни, как и их. И теперь от мысли, что их скоро заберут, меня переполнили смешанные чувства.

Отец пожал плечами.

— Я не буду вмешиваться. Еще не время.

— Куда их заберут?

— Этого я тоже не знаю.

Я не могла представить Сэма в реальном мире, покупающим пончик в кофейне, читающим газету на скамейке в парке. Других — может быть. Кас мог стать тусовщиком и бабником. Ник был воплощением засранца, пусть и красивого. А Трев однажды сказал мне, что если когда-нибудь выйдет, то пойдет в школу и будет изучать английскую литературу.

Но Сэм…

— Их когда-нибудь отпустят?

Папа снял очки и потер переносицу.

— Не знаю, Анна. Правда, не знаю.

Я почувствовала, что разговор окончен, и заткнулась. Мы поели, я вымыла посуду и вытерла стол, а папа ушел в гостиную. Я закинула белье в стиральную машину.

К тому времени на часах перевалило за восемь и снаружи потемнело. В своей комнате наверху я перелистала каналы и не нашла ничего стоящего. У меня даже книжки новой не было. Поскольку вся работа по дому была выполнена, я решила сделать новый набросок в мамином журнале.

Лежа на животе на кровати, я открыла последний из моих эскизов. На нем была изображена девушка в лесу и ветви клена, тяжело прогибающиеся от снега. Силуэт девушки был размытым, выцветшим и клубящимся, как ленточки дыма. Будто она исчезала с каждым новым дуновением ветра. Быть потерянным или разбитым — главная тема моих рисунков уже около года, с тех пор, как по выходным я стала ходить на уроки живописи в местном колледже.

Но не посещение занятий открыло новый источник вдохновения, а разговор с Тревом.