Изменившийся человек

Айрин даже привлекательна по-своему. Что-то от Марлен Дитрих, такое европейское. Отчасти весталка, отчасти трансвестит. Такая уязвимая властительница. Сексуальная для старухи.

— Я столько о вас слышала, — говорит она, наградив Нолана улыбкой, отрепетированной с целью как можно выигрышнее использовать подтяжку. Сколько денег, сколько мучений, чтобы сделать бывших красоток, как Айрин, похожими на кукол, с которыми они играли в детстве.

— Не верьте всему, что слышите. — Нолан посылает в направлении Айрин трассирующую пулю флирта — не высветится ли там что.

Высветилось.

— Почему не верить? Мне что-то еще следует знать?

Пора Мейеру нарушить фестиваль любви.

— Айрин, дорогая. Что нам делать? У Винсента катастрофа.

О-хо-хо. Это ирония? Такое сильное слово, чтобы показать, что, по-твоему, это пустяк. Нет, это не пустяк. Это вправду катастрофа, будь все проклято. Айрин опять улыбнулась. Искушенная чета достаточно принимала гостей и видала кое-что похуже. Как жена мирового лидера Айрин приобрела чувство пропорции. Что такое пролитый бокал вина по сравнению с голодающей эфиопской деревней? В кабинете Мейера висит фото Айрин с истощенным младенцем на руках; она смотрит на него с ужасом, который должен был бы выглядеть как жалость.

— Мейер, дорогой, ты подыскал бы нашему гостю рубашку.

Нолану не верится, что за такое короткое время он мог переместиться с бугристой кушетки, откуда тебя вот-вот сгонят, в пентхаус Мейера Маслоу и услышать, как великий человек говорит жене, что его рубашки вряд ли подойдут тебе по размеру.

— Кашемир растягивается, мой ангел. — Под прозрачной белой шалью мясистые плечи Айрин подрагивают от раздражения. — Мужчины, — обращается она к Бонни. — Они могут спасать целые деревни, но не могут найти гостю рубашку.

— Учтем, — напряженно произносит Маслоу. — Растягивается.

Маслоу берет Винсента за локоть и ведет в глубь квартиры. По дороге он бросает на Айрин полувраждебный взгляд; она его игнорирует, а Нолан притворяется, будто не заметил. Маслоу ведет его по коридору в просторную спальню с необъятной кроватью под балдахином, где они с женой занимаются тем, чем занимаются в их возрасте.

Стенной шкаф у него — целая комната. Маслоу нажимает кнопку, и освещаются полки с одеждой. Маслоу говорит:

— Что я думаю? Не надо свитеров в шкафу. Шкаф — ее детище. Но что я ей скажу? Айрин, дорогая, спасибо. Я не хочу, чтоб ты заботилась о порядке в моем шкафу. Не в каждое сражение надо ввязываться — в браке, как и вообще в жизни. Ну и что, если на этот шкаф можно прокормить целую эфиопскую деревню?

Странно. Нолан тоже сейчас подумал про эфиопскую деревню. У него то и дело бывает чувство, что старик читает у него в мыслях. Но если читает, почему не догадался, что информация о шкафе Нолану не особенно нужна. Кому интересно, сколько стоит этот шкаф и не выкручивает ли Айрин руку Мейеру каждый раз, как он одевается?

Маслоу подходит к открытым полкам: мавзолей свитеров, каждая вязаная вещь в своем покойницком мешке с молнией.

— Жена помешана на магазинах, что поделаешь? — Он вынимает тонкий черный свитер.

Нолану что — раздеваться перед ним? Спасибо, нет, спасибо. Он пас. Во-первых, не хочет опять этой мыльной оперы с татуировками. Маслоу показывает на ванную. Нолан заходит туда. Он смотрит на шкафчик с лекарствами, но за дверью ждет Мейер, и некогда прочесть этикетки и решить, сколько он может занять из запасов Айрин — вероятно, валиума и паксила[34]. Нолан расстегивает рубашку и вздрагивает, когда Маслоу говорит из-за двери:

— Просто бросьте ее в корзину.

Какая корзина? Будем считать, что вот эта, соломенная. Нолан натягивает черный свитер через голову. Тесноват, но ладно. В нем как будто тебя гладит по всем местам дорогая девушка по вызову. Может быть, этим богатые и занимаются, когда по старости уже не могут. Надевают рубашки за пятьсот долларов и сношаются с кашемировыми свитерами.

Нолан выходит, Мейера нет, и он снова задумывается о шкафчике с лекарствами; но тут Маслоу зовет его из соседней комнаты. Кабинет Мейера, интимно-мужественный, в темных тонах, роскошно обставлен женой-шопоголиком так, как могло присниться Ральфу Лорену[35] во сне перед поллюцией.

— Хотите выпить? Как я понял, красное вино не пошло.

У Мейера в кабинете свой бар. Хорошая жизнь!

— Вообще-то, если глоток текилы, это было бы чудесно.

Чудесно, хотя, пожалуй, неразумно. Нолан думает, что может рискнуть. О нем так заботятся — и Бонни, и теперь Маслоу. Они не дадут ему утонуть в этих акульих водах. И жене Мейера он, похоже, приглянулся. Ему придется с кем-то разговаривать. Рюмка текилы его подтянет и, может даже обнаружит, где там плавают в его сосудах молекулы кодеина.

— Извините. Кажется, у нас нет текилы…

Теплая улыбка Мейера вызывает досаду. Нолан издает жужжащий звук. «Ой. Неправильный ответ». Конечно, у них нет текилы. Погляди вокруг. Еврей не пьет. Еврей боится потерять над собой контроль. Сейчас — неуместная мысль. Но немножко снимает напряжение.

— Может быть, шотландского? — спрашивает Маслоу.