Изменник

Никогда в своей жизни Семенчук не ездил так быстро, в особенности ночью и по лесу. Приехав в колхоз Семенчук заставил уставшую лошадь дать то последнее, что она могла дать, погнал ее наметом и осадил только на берегу Сони, около маленького домика, который купил перед отъездом Галанин, предполагая навеки остаться хозяином этого дома. С тех пор много воды утекло, фронт подходил все ближе и Семенчук перестал надеяться когда-нибудь увидеться со своим комендантом, в одной комнате ссыпал рожь и гречиху, в другой поселил свою тещу старую и сердитую бабку, которая занималась сбором и сушкой целебных трав; сдавала их потом регулярно советской власти, поэтому и пропитался весь дом сладким и крепким запахом лесной травы.

Когда Галанин изъявил согласие отдохнуть в своем доме, Зинка увела бабку, комнату быстро убрала, заслала чистенько постель, вымыла пол и протопила губку. Когда зажглась вечерняя звезда, привела белогвардейца, зажгла на столе крошечный фитилек, плававший в горшочке льняного масла, разложила в тарелках скромное колхозное угощение: молоко, масло, сыр, хлеб и мед, поклонилась ему в пояс, как учила мать, ушла, снаружи через полуоткрытое окно смотрела на Галанина, сидящего молча за столом; вздохнув, побежала лугом домой, потом несколько раз наведывалась и видела все то же: Галанин сидел, не шевелясь, за столом и смотрел на мигающее пламя светильника. Так шло время а потом приехал ее отец с медсестрой Верой. Зинка в окно наблюдала, как вбежала Вера и бросилась на колени перед вставшим Галаниным, обхватила его ноги. Как он ее поднял и прижал к себе. Засмеялась и прыснула от окна догонять телегу отца, который не спеша подъезжал к своему дому. Напугала… — «Фу ты… Зинка! Чего ты ночью таскаешься!» Зинка весело смеялась: «Я, тятя, подсматривала как они повстречались! Так заобнимались, зацеловались! Чудо!» — «Зацеловались! Еще бы! Это тебе не дядя Ваня, а сам товарищ Галанин! Ну и ладно! Простил, значит!»

Когда Вера бывала наедине со своим любовником, у нее не было ни воли ни мысли своей. Его воля и его мысли довлели ей, и делали ее покорной и послушной рабой. И это было одновременно сладко и страшно! Так было и теперь! Вера нашла губами его рот и забылась в чудесном мире, который был так далек от грозной действительности, все исчезло и родина и война, оставался только он и она и ему в бреду она рассказала все что знала об отряде Холматова, его расположении и планах на ближайшие дни. Уснула обещав завтра же уехать вместе с ним в Минск, там пожить у знакомых Галанина два три месяца, а потом он заберет ее навсегда к себе! Куда? Все равно! Уснула успокоенная и страшно счастливая и не слышала, как Галанин встал и одевшись вышел на двор.

На дворе было по осеннему сумрачно и тихо перед рассветом. За калиткой Галанин увидел неясную тень с автоматом: «Семенчук, что вы здесь делаете?» Семенчук улыбнулся: «Вас стерегу обоих! Не дай Бог, что случится, в жизнь себе не прощу!» Галанин закурил дал и ему папиросу, Семенчук с удовольствием затянулся…

«Вот что, Семенчук, я хотел вам сказать. Я передумал к вам переходить… мы передумали. Уже поздно и ваши партизаны мне не простят…» — «Не простят, господин комендант! Они вас шлепнут рано или поздно! Вот недавно к нам перебежало четыре солдата из РОА. Не захотели значит, больше немцам служить! Пришли в форме немецкой с автоматами. Плачут. «Мы немного ошибнулись! Голодом замучили проклятые! Хотим искупить свою вину перед народом и Сталиным!» Ну приняли их для виду, распределили по одному по подразделениям, а через несколько дней все четверо погибли геройской смертью. Искупили свою вину! Только вот что удивительно: у всех четырех рана за ухом оказалась! А вы? Нет! бегите поскорее отсюдова, пока не поздно, да подальше за границу, только там спасетеся!»

Семенчук закурил вторую папиросу, которую услужливо ему дал Галанин, окурок первой тщательно затоптал ногами: «Простили вы ее, товарищ, и правильно сделали. Я знал и видел, что она вас не забыла хотя и жила с дядей Ваней! Он от нее без ума, а она, раз я подглядел, сидит у него на коленях и голову от него воротит и глаза такие скучные, а бабы они не линяют! И забирайте ее с собой тоже! Ей тоже ведь могут припомнить потом. Что же с того что Шубера убила? А переводила вам, когда вы Медведева вешали? Переводила и жила тоже с вами. Этого они не так легко прощают!»

Галанин подошел к нему поближе, нагнулся: «Вы пьяны, Семенчук! Что вы там плетете? Разве она убила Шубера? Разве она живет с Холматовым?»: — «Не плету я. Правда это! Всем известно, что она из окошка Шубу забила и с Холматовым играет! Все мы знаем. Кого угодно спросите, а вам то что? Раз простили! Бабы как суки, они не линяют! А немца забить вовсе не грех! Вот, послушай мил человек как я…»