Изменник

Красильников закончил его мысль: «Сражаться и умереть свободными людьми!» Остальные офицеры продолжали угрюмо молчать, потом Воробьев бросил на стол пачку бумажек: «Полюбуйтесь, что они, гады, пишут». Галанин прочел вслух: «Про амнистию, про счастливую жизнь на родине, освобожденной от ига оккупантов, про прощение их всех за их ошибки маршалом Сталиным, о счастливой жизни у макисаров, о хорошем обращении, вине и папиросах! про необходимость убивать немецких офицеров, и сдаваться пока не поздно!»

Галанин читал громко и отчетливо, произнося каждое слово летучки, которое, как будто нехотя, уходило в молчаливую темноту за окном, — от себя прибавил: «Я думаю, что все ясно! Вы сами видите и понимаете. Наше задание держаться во что бы то ни стало до прихода наших рот, тогда будем говорить иначе с этими господами! Могу ли я надеяться на вас и наших бойцов?»

«Странный и очень удивительный вопрос: Ясно, что можете, господин старший лейтенант! Не сдадимся и чистить картошку у террористов не будем! В петлю к Сталину сами не полезем, — может быть, вы найдете какой-нибудь выход»

— «Найду! А теперь главное молчать, что бы никто не знал о том, что мы сдаваться не будем! Даже наши бабы! Официально мы сдаемся! Ясно?» Было все ясно, чувствовали себя все собравшиеся сильными и смелыми и бодро разошлись по своим подразделениям. Ночь проходила, мало кто спал, а кто и забылся тревожным сном, лежал одетым в полном боевом снаряжении и с ручными гранатами под рукой.

* * *

Когда Левюр к десяти часам утра, подъехал на своей машине к отелю «Мон репо», чтобы ехать с Галаниным вперед в штаб макисаров, и начать наконец, капитуляцию батальона, был неприятно поражен тем, что Галанин, как будто, не собирался никуда ехать. Сидел в расстегнутом белом кителе за столом уставленным бутылками, приветливо помахал рукой, вылезшему из автомобиля начальнику французской жандармерии, кричал: «Зайдите на минутку, выпьем с вами для храбрости и поедем»

По тому как кричал, по фуражке на затылке, по бледному лицу и синякам под глазами видно было, что пил для храбрости уже давно. Пожав ему руку, Левюр уселся за стол, чокнулся с новым командиром батальона и пригубил рюмку коньяка, посмотрев на часы, начал торопить Галанина: «Едем! Уже время! А то эти бандиты могут потерять терпение и начать штурм. Ведь по моему, капитуляция — это единственный выход для всех, немцев и русских! Вам же, как немцу, бояться абсолютно нечего!»

Галанин безнадежно махнул рукой: «Как немцу! Будто я немец! Только снаружи немец, а если меня поскрести как следует, вы увидите, что сидит перед вами не только русский, но еще и азиат! Да, азиат, мой дорогой! Потому что мой отец был уроженцем Кавказа! Но это неважно! Раз ваш Джонсон нам обещает, что маршал Сталин нам ничего худого не сделает, все в порядке! Мы сдаемся, немцы и русские! Ввиду тяжелого ранения Баера, я принял командование батальона, а раз я шеф, я приказываю. У нас так: приказ есть приказ! Выпьем за нашу капитуляцию Вив Ля Франс!»

Выпил, видно, здорово, раз начал кричать ура Франции, заставил Левюра тоже выпить до дна стакан коньяку по-русски! Крикнул Картону; «Закусить нам чего ни-будь! да поскорее! Сейчас мы едем капитулировать! Батальон уже начал складывать оружие! Господин Картон, вы слышите? Скоро вы будете свободны и будете плевать на нас, ваших бедных пленных! А? Вив ля Франс! Пейте и вы с нами! за вашу победоносную армию Фи Фи!»

Выпили снова уже втроем! Когда появилась мадам Картон, румяная, веселая, свежезавитая, Галанин привязался к ней, встал, поцеловал пухлую руку и уговорил выпить с ними тремя за успех капитуляции и за Маки-Моро! Горничную Анету, подавшую на стол ветчину и сыр со свежим белым хлебом, облапил и не церемонясь вылил ей в рот тоже рюмку коньяку.

Левюр внезапно почувствовал, как пол под его ногами вдруг стал двигаться взад и вперед, вверх и вниз. Поняв что выпил больше чем нужно, попросил у Картона соды, выпил и, что бы ускорить отрезвление, побежал в уборную и вырвал все то, что выпил до сих пор, стало лучше только голова продолжала немного кружиться, посмотрел на часы и заметил с ужасом, что было уже почти одиннадцать, бросился сломя голову на веранду и стал поднимать со стула Галанина, но тот смеялся идиотским смехом пьяного и противился: «Обождите, сейчас! Последний стакан вина и баста, не пью больше ни капли! До возвращения на мою любимую родину! На Кавказские горы… на Эльбрус! Он куда выше вашего Монблана! Постойте! я вижу что, вы сомневаетесь! Где карта? Мадам Картон! у вас нет карты! Пожалуйста, принесите! Мосье Картон, я только сейчас заметил что у вас очаровательная жена! Я, право, начинаю думать, что вы недостойны иметь такую восхитительную жену!»