Изменник

Стоя под сводом арки, ожидая йуужань-вонгов, Ганнер осознал, что вот это — прямо здесь, прямо сейчас — и есть то самое, ради чего он прожил жизнь. Его ноги ступили на этот путь в тот день, когда он родился; любой успех или трагедия, любая дурацкая выходка и унижение, каждый необъяснимый поворот жестокой судьбы добавлял каплю к тому потоку внутри него, который копился за барьерами самодисциплины. Эти барьеры были созданы родителями, пытавшимися сгладить острые углы его высокомерия; безжалостными шутками приятелей, высмеивающих его попытки впечатлить их; и даже обучением у Люка Скайуокера…

«Джедай ничего не строит из себя, Ганнер. Сражение — это не игра. Для джедая схватка — это заведомый проигрыш. Трагедия. Если необходимо пролить кровь, джедай делает это быстро, хирургически точно, со всем подобающим почтением. Со скорбью». Ганнер так долго, так натужно пытался быть тем, кем все хотели его видеть; пытался сдерживать свою склонность к драматизму, к красивости, грации, артистизму; пытался быть хорошим сыном, хорошим другом, скромным человеком, настоящим джедаем… Но под сводом этой арки попыткам пришел конец. Нет причины и дальше отрицать правду о себе. Игра в героя не просто допустима… она необходима. Чтобы удержать этот порог, недостаточно ранить и убивать, недостаточно быть сдержанным, хирургически точным, и скорбящим. Чтобы удержать порог, он должен не просто разить, а разить без усилия, без опасения, со смехом.

С радостью. Чтобы удержать порог, он должен танцевать, кружить и прыгать, увлекая своих противников. Жертв. Он должен вынудить их помедлить перед тем, как выступить против него. Должен заставить их бояться. Он произнес слова: волшебное заклинание, разрушившее барьеры и освободившее бурный поток.

Ни один не пройдет. В его руках клинок павшего героя, но теперь он сам герой, и падать не ему. Он возносится. Сила гремит в нем, и он гремит в Силе. Сняв запреты, оставив в стороне все сознательные мысли, прислушиваясь только к своей страсти и радости, он обретает мощь, о которой и не мечтал. Он сам стал схваткой. Он не знает об усыпавших пол тоннеля трупах, которые его ноги проворно минуют сами по себе. Он не знает об искореженных пластинах дюрастила, которые сам же и оторвал от обломков ворот, поднимающихся и вращающихся вокруг него, чтобы отразить ударных жуков и защитить его с боков. Не знает о покрытых кораллами статуях из атриума, которые Сила увлекла в танец; о гигантских фигурах всех рас Новой Республики, которые словно ожили и выступили на его стороне, гремя, вертясь и падая, подминая под себя десятки и сотни врагов, и превращая атриум в какую-то бойню.

И уж совсем его не заботят очертания коралловых стен, освещение, или число нападающих.

Десяток? Сотня? Скольких перенесли в безопасные места после получения несмертельных ран? Сколько лежат мертвыми в клубах серных испарений? Он не помнит, ибо памяти не существует как таковой. Нет прошлого. Нет будущего. Он даже не осознает себя. Не осознает йуужань-вонгов. Он стал воинами, с которыми сражается, истекая кровью вместе с каждым, кто падает от его ударов. Нет больше Ганнера Райсода; нет йуужань-вонгов, нет джедаев. Есть только танцоры и танец. В этом танце все сущее: от вращения кварков до медленного обращения галактик, все в движении. Все в танце. Все в сущем.

* * *

Ном Анор махнул Вержер, чтобы она подождала, пока он еще раз оглядится напоследок. Прямо перед ним возвышалась коралловая гора Колодца. Позади оставался незаконченный лабиринт, покинутый формовщиками — они, скорее всего, потянулись к Колодцу на шум сражения. Отдаленные взрывы, звучавшие в непредсказуемо рваном ритме, сопровождались слабыми выкриками. Довольный, что никто за ними не наблюдает, Ном Анор отодвинул тонкую, похожую на мох, пластину из фальшивого коралла, под которой находились сенсоры зева прохода. Он ткнул рукой в рыльце, все еще нервно оглядываясь по сторонам, пока сенсоры изучали энзимы его кожи. Через секунду его опознали, и большое полотно из фальшивого коралла неожиданно втянулось в средних размеров скрытый люк.