Изменник

Галанин пил, ел, шутил с хозяевами и Ниной и никак не мог освободиться от неприятного ощущения враждебности и даже ненависти разлитой в воздухе: причиной этому была Вера. Она сидела против него за столом, рядом с Розеном и он поймал несколько раз ее взгляд, в то время как она как будто оживленно разговаривала со своим соседом, взгляд неприятный и враждебный. Нина в восторге, что сидела рядом со своим освободителем, таяла от счастья когда он подкладывал в ее тарелку куски пирога и подливал наливки в ее стакан и пил за ее здоровье. Розен, выпив по ошибке сразу стакан водки с русскими, быстро пьянел и все чаще смотрел через монокль на Верину грудь: «Энтшульдиген битте, я не привык пить водку стаканами, я ведь немец. Что русскому хорошо, то для немца смерть! Вот Галанин — другое дело, он полнокровный русский… и что тут смешного? Боже мой! Гот, зи ист зюсс! вы очаровательны, когда смеетесь! На здоровье, налейте и мне в стакан, я хочу выпить за ваше здоровье, за здоровье всех русских красавиц!» Шаландин выпил полный стакан водки, закусил грибком: «А знаете, Алексей Сергеевич, в первый раз я усум-нился в том, что вы русский там на площади, когда вы выпили ваш стакан водки и не поморщились». — «Эх вы, дураки», вмешался в разговор дядя Прохор: «Был бы я с вами там на площади, сразу вывел бы его на чистую воду. Ну посмотрите сами, что в нем немецкого? одна форма. А глаза, рот, усы? все наше русское, родное! И ты, Вера, дура набитая: прибежала домой… немец такой, сякой, а он тут над тобой смеялся. А еще учительница!»

Галанин посмотрел мельком на Веру, заметил как она покраснела до ушей и еще милее стала. Его сердце неприятно сжалось: «милая девочка, детские губы и волосы золотые, гладко причесанные и платьице голубенькое так наивно и трогательно ее грудь подчеркивает, Розена, скотину, соблазняет. Но комсомолка, на Сталина, наверное, молится и с комсомольцами втихомолку развратничает, а здесь из себя невинную корчит».

Она его сердила и раздражала, он подставил свой стакан услужливому дяде Прохору, слушал его рассуждения: «Вот это и я понимаю… пейте, выпивайте и головы не теряйте: смотрите как у нас хорошо получается! какое содружество: русские, немцы, полиция, женщины, вы! Ах, душа радуется, так все хорошо и благородно. Как в старое, доброе времячко. Вспомню, как бывало, отец благочинный…»

— «Ну понес опять свое!» перебила его тетя Маня: «Ты лучше присматривай, чтобы у всех были рюмки и стаканы полные… не забудь, что ты здесь хозяин!» — «Господи, да разве я могу забыть? Да ни за что! Чтоб мне здесь сию минуту сквозь землю провалиться! А ну ка пьем все разом и до дна! Что же вы все там над стаканами колдуете?..» Все покорно выпили. Галанин смотрел на подвыпившего хозяина, на веселых гостей, улыбался потемневшим глазам Нины. Столетов, толстый директор винного завода, с красным носом и бородой лопатой, с увлечением рассказывал о хитростях винокурения, потом сбился и закончил с авторитетом: «Наша водка самая лучшая в мире. Это и всей историей давно доказано. А почему? А вот почему: тут надо, конечно, знать как ее проклятую гнать, а, главное, очищать! Вот посмотрите сюда, отцы родные». Он взял в руки бутылку водки и поднес ее к лампе: «Смотрите сюда внимательно в водку. Что вы здесь видите? А вы видите здесь слезу девичью невинную. Не так ли? Ну-с хорошо, а теперь понюхайте ее как полагается, прошу». Он откупоривал бутылку, нюхал водку, закрыв глаза, потом давал нюхать Галанину: «Что? Сивуху, чувствуете? Нет? То то! И вот почему, дорогие мои товарищи, и пить ее можно сколько угодно и чайными стаканами и до чертиков, а на другой день встанешь, тряхнешь головой, в ней все ясно и чисто, не болит, в сердце не ноет, ну прямо, как будто, младенец новорожденный, можно сразу начинать сначала. Вот какая она, наша водка русская, наша гордость и радость. Так выпьем же, товарищи и друзья! Выпьем до дна! А за кого же мы выпьем? Да за кого же другого, как за нашего дорогого освободителя-беляка Галанина Пусть он живет на многая лета на страх комиссарам и жидам, а нам на радость и счастье! Ура!» Все шумно выпили и Столетов долго колол лицо Галанина своей жесткой бородой в избытке чувств, только Вера занятая своим разговором с Розеном не пила и сердилась под взглядом собеседника, который очевидно ничего не понимая, тупо смотрел в вырез ее платья.

Продолжали пить и с тостами и без тостов и скоро все опьянели тяжелым похожим на сон одурением от много выпитой водки и наливки. Уже давно была глубокая ночь, столы поставили к стенам, там же у стен у вновь принесенных ящиков с водкой уселись гости. Столетов то и дело подсовывал какие то бумажки поочередно Галанину и Розену, те их подписывали не читая, из кухни пришли визжащие девушки и полицейские, откуда то появился грамофон со старомодной большой трубой, начал играть марши и вальсы, ему вторила гармонь в ловких руках Степана.