Изменник

Пришлось Исаеву этому бывшему рабочему доказывать простые, ясные для ребенка истины: «Тоже напрасно! партизаны… масса партизанов… приказ начальства, обоих комендантов, выхода не было, с болью в душе пришлось исполнять». Галанин зло смеялся: «Да, конечно, сваливайте все беды на нас, немцев… ну, довольно, мы друг друга поняли! Я подумаю теперь, что мне с вами делать. Вот что: завтра в три часа вы соберете всех агрономов, которые побросали свои колхозы и совхозы, сидят здесь и ничего не делают. Я хочу их поставить в известность о принятых мною решениях. Не перебивайте меня, когда я говорю. Слушайте и исполняйте мои приказания. Ясно? Молчать! Ну а вы, господин бургомистр, что скажете? Подумали как мне лгать и изворачиваться?»

Толстый Иванов побагровел, встал и посмотрел в упор, в насмешливые глаза Галанина: «Что я скажу? Скажу одно. Конечно, вы теперь немецкий офицер, а я русский бургомистр! Вы можете на меня кричать, а я должен молчать, так как слишком уважаю этот мундир германской армии. На ваши обвинения я не стану отвечать, так как считаю их совершенно необоснованными! Позвольте мне сказать только одно: что я как бургомистр подчиняюсь непосредственно только господину коменданту города, г. Шуберу и он один вправе требовать от меня отчета в моих действиях. Повторяю я, к сожалению буду жаловаться ему на г. Шаландина. Кончу тем, что сказал г. Исаев: я работаю на германскую армию, для нее я готов на все».

Галанин злобно выругался: «Сволочь! Вы готовы даже на трех коров, которые вы получили, в то время как у многих отняли последнюю. Черт с вами, жалуйтесь, имейте в виду, что Шаландин действовал по моему приказанию и что я до вас доберусь рано или поздно, ваша хлеб-соль вам не поможет. Ну, а теперь вон, оба, да поторопитесь, а то я прикажу вас подогнать!»

Галанин наблюдал в окно, как Исаев и Иванов оживленно беседуя, махая руками шли по площади, потом расстались. Иванов зашагал к городской комендатуре, Исаев к маленькому каменному дому, с окнами за решетками, рядом с полицией. «Смотрите, Петр Семенович, Иванов пошел к Шуберу, а куда побежал Исаев?» Ша-ландин подошел к окну, рассмеялся: «К Шульце, конечно! Ну будет нам жара, он там своего унижения нам не простит».

Столетов пьяно смеясь прощался с Галаниным: «Так их, сволочей, Алексей Сергеевич! Негодяи! Это они, я в этом уверен, всю травлю против Нины повели, из города ее выгнали на верную смерть!» Галанин побледнел: «Какую Нину?» — «А Сабу-рину, ту, которая вам тогда на площади цветы подносила… и ее отца и сына загубили тоже, гады». Галанин выпил залпом стакан водки, зевнул: «А… да… как же помню… очень хорошо, так вы думаете, что это они к этому преступлению руку приложили? Тут, по моему, весь город старался. Они тоже? Ладно, я об этом подумаю!»

Шаландин остался один и долго рассказывал Галанину о жизни города во время его отсутствия, о всех… больше о мертвых. Галанин сидел за столом, молчал, курил с полузакрытымн глазами и перед ним проносились видения…

***

В этом городе радость, по случаю прихода немцев, радужные надежды на счастливую, свободную жизнь, смутные мечты о какой то лучшей доле, быстро уступили место разочарованию и знакомому уже в течении стольких лет, чувству покорной рабской безнадежности.

Уже тогда, после отъезда Галанина, когда убрали со здания горсовета русское трехцветное знамя и заменили его немецким, многие жители города поняли обман белогвардейца. Да, конечно, город и район немцы освободили от коммунистов, но принесли с собой новое рабство, еще более тяжелое и позорное, потому что новые господа были чужие люди, пришедшие из чужой страны! Кроме городского коменданта, оберлейтенанта Шубера, через несколько дней после начала оккупации, приехал другой комендант с/хозяйственный, зондерфюрер Губер, с целым отрядом немецких мужиков в формах офицеров.

Все продукты сельского хозяйства и промышленности, электро-станция, кожевенный завод, водочный, заготскот, мастерские МТС, были сразу реквизированы и всюду во главе складов совхозов и заводов важно уселись немецкие специалисты зон-дерфюреры с неограниченными полномочиями. Только скот, который успели порас-хватать колхозники во время смены власти, как будто оставался их собственностью, но уже через четыре недели начались непрерывные и безжалостные реквизиции.

Победоносные немецкие армии нуждались во всем, их нужно было кормить, обувать и одевать за счет благодарного населения. Губер старался с немецкой точностью и аккуратностью! Вот почему освобожденный народ крепко чесал в затылке, думая как обмануть немцев и припрятать все что нужно, чтобы не умереть с голоду. В районе, в глуши дремучих лесов и болот, это легко удавалось, но в городе, где все было на виду у властей, жизнь становилась труднее с каждым днем.