Изменники Родины

— Он сказал: немецкое время; по немецкому времени еще нет восьми…

Ровно в восемь часов по немецкому времени, а по русскому — в десять часов утра, дверь в комендатуру открылась.

В большой комнате за загородкой, на которой была прибита дощечка «Айнганг ферботен», сидело три человека: рыжеватый комендант, немец, который говорил с Марусей у калитки, и чернявый переводчик Конрад.

У загородки выстроилась очередь.

Конрад взял у первой в очереди женщины ее паспорт, долго и внимательно его разглядывал, потом сел и начал что-то переписывать с паспорта на листочек бумаги с напечатанным на машинке текстом.

Хотя листочек был совсем маленький, Конрад возился с ним очень долго, потом разорвал его в клочки, взял второй и снова, пыхтя и сопя, без конца в нем копался; пока он отпустил первую клиентку, прошло добрых полчаса.

То же повторилось со вторым паспортом.

Комендант подошел к трудившемуся в поте лица переводчику, посмотрел на его труды, покачал головой и прекратил работу.

Все три немца отошли в глубину комнаты и о чем-то быстро и неразборчиво говорили.

Немец, подходивший утром к калитке, осмотрел очередь, и взгляд его остановился на стройной фигурке Маруси, которая стояла, небрежно облокотившись на загородку и с явной насмешкой наблюдала все происходящее.

— Эй, паненка, комм сюда! — крикнул немец и сделал ей знак войти за загородку.

— Каннст ду дёйч шрайбен? — спросил комендант, когда «паненка» без всякого стеснения вошла в огороженную немецкую территорию.

Маруся ответила утвердительно.

Тогда ее посадили за стол — переделывать Конрадову работу.

— Конрад не может писать ни по-русски, ни по-немецки! — ворчал комендант.

Это замечание было верным: Конрад, происходивший из поволжских немцев, был малограмотен на обоих языках и нарисовал на листочках такие каракули, что на них страшно было смотреть.

Маруся разглядела бланки немецких паспортов: это были маленькие, даже очень маленькие кусочки бумаги, сделанные из разрезанных плакатов. Видимо, на бумагу был дефицит.

На задней стороне этих бланков были куски рисунков, а на лицевой было напечатано на машинке: сверху — «Аусвайс», ниже графы «Наме», «Фамилиеннаме», «Геборен», «Беруф», «Адрессе»; ниже всего стояла подпись «Ортскоммандант»; графы о национальности, к удивлению Маруси, не оказалось.

— Вас ист дас «Беруф»? — осведомилась она.

Ее калиточный знакомый, которого комендант называл Гансом, достал из шкафа и вручил ей новенький пузатый словарь.

Дело пошло. Вскоре уже было выписано несколько десятков ауйвайсов.

Больше всего возни было с пунктом «Беруф» — Марусе пришлось искать в словаре плотника, печника, уборщицу и целый ряд других профессий, причем искать не по алфавиту, а по догадке, так как словарь был немецко-русский, а не русско-немецкий.

Перед обедом комендант просмотрел пачку уже готовых документов, сказал: «шён» и подписал все подряд, причем фамилию свою ставил не на строчку с наименованием должности, как принято было у русских, а сверху.

В двенадцать часов по немецкому времени Конрад объявил перерыв на два часа и довольно бесцеремонно выпроводил из комнаты человек двадцать, ожидавших очереди.

Затем он взял несколько котелков и собрался на какую-то военную кухню за обедом.

— Фюр медхен аух! — коротко бросил комендант, кивнув в сторону Маруси.

Через четверть часа вернувшийся Конрад поставил перед ней котелок с густым супом и котелочную крышку с желтым пудингом.

После обеда еще было выписано десятка три паспортов.

Маруся усердно листала взад и вперед словарь в поисках «беруфов», но все же без курьезов не обошлось.

Один старик, по фамилии Петренков, сказал, что он парикмахер; слово это звучало настолько «по-немецки», что Маруся не стала копаться в словаре, а просто написала его латинскими буквами.

Но немцы не поняли этого явно немецкого слова и стали добиваться, что оно значит; Конрада налицо не оказалось, пошли в ход словарь и мимика.

В конце концов, ауйвайс был забракован и порван, а вместо него выписан новый, в котором стояло слово происхождения явно французского: «фризёр».

Стемнело. Толпившимся в коридоре липнинским гражданам было приказано явиться на другой день.

Комендант, фамилии и имени которого Маруся так и не узнала, проверил и подписал последние ауйвайсы — их было выписано за день более сотни.

Затем он собственноручно принес своей регистраторше честно ею заработанную буханку твердого серого хлеба и сказал: «Морген видер хир!»

Затем он приказал своему помощнику Гансу проводить ее домой, так как было уже совсем темно, а со вчерашнего дня ходить в темноте гражданскому населению запрещалось под угрозой расстрела.

Так Маруся Макова, диктор липнинского радиоузла, активистка Дома культуры, бывшая комсомолка, стала первой русской служащей учреждения, которое называлось «ОРТСКОММАДАТУР Липня».

* * *

На следующий день Маруся пришла в комендатуру раньше восьми часов. На улице опять стояла толпа.

Дверь была закрыта, но Маруся, которая уже знала ходы и выходы, прошла через двор.