Измены

Как она и ожидала, сохранение его имиджа одного из величайших любовников мира всех времен, той созданной им иллюзии, на которой держалась вся его империя и которая была ему жизненно необходима, оказалась для Грифа важнее всего. В обмен на пленку с его неудачей он позволил ей выкупить свой контракт и согласился на развод. Он на самом деле не мог дождаться, когда она уедет. Один ее вид угрожал его мужскому достоинству.

Его гостями, как заметила из дверей салона Лара, как обычно были известные актеры, политики и даже в большем, чем всегда, количестве лауреатки созданного им конкурса. Все сидели в ожидании. Гриф прижимался к восемнадцатилетней блондинке, которая уже носила свой статус «любимой женщины». Приглушенный звук голосов указывал на всеобщее внимание к фильму, который должен появиться на экране. Секс-фильмы Грифа были знаменитыми и славились на весь мир.

Оставив чемодан около двери, Лара поспешила в видеостудию, которая находилась прямо за салонной стеной с деревянной обшивкой. Гриффин перевернул вверх дном все комнаты в Шатэ в неистовой попытке найти компрометирующую его пленку, но не подумал посмотреть в самом обычном месте: среди видеокассет, которые рядами стояли по стене студии.

— Хенк, ты готов поставить ту копию, которую сделал для меня? — спросила она. — Ты знаешь, это мой сюрприз для Грифа.

— Все уже стоит, миссис Лайтон. — Оператор указал на сложную компьютерную панель. — Жду сигнала мистера Гриффина.

Лара одарила его благодарной сияющей улыбкой. Она была уже в дверях салона, когда услышала коллективный возглас удивления, последовавший после первых минут прокручивания ее пленки. Подхватив свой чемодан, она направилась к выходу.

История была всем известна уже в середине следующего дня, а до полуночи достигла Нью-Йорка. Лара чувствовала себя отомщенной, отплатив Грифу сполна за все предыдущие пленки с их постельными сценами, но и его действия против нее не были безрезультатными. Продюсеры из пантеона сексуальных атлетов, которые с таким ликованием и весельем смотрели на неудачу Гриффина, отказались принимать ее на работу. Ей предлагали только откровенно порнографические фильмы. О ней перестали писать. За одну ночь она была всеми забыта.

Но Лара не сдавалась. Она решила вернуться в театр Нью-Йорка. Пат согласилась подобрать пьесу, в которой Лара сможет вновь завоевать свою репутацию драматической актрисы. Она понимала, что критики точат свои ножи против нее. Каждый надеялся, что она упадет на свою прославленную задницу.

Но в той панике, в какой Лара пребывала, ей ничего не оставалось делать, как доказать раз и навсегда, что она была больше чем «лакомый кусочек».

* * *

Она проснулась от собственного крика. Сердце бешено билось. Лара вскочила вся в холодном поту, лицо залито слезами. В голове ее раздавались детские крики. Ребенком в ее сне — вдруг осознала Лара — была она сама. Она была маленькой девочкой с кудряшками, в красном платьице в мелкий горошек.

В первый раз кошмар, преследовавший ее потом всю жизнь, задержался в сознании как кусочки игры-загадки — поднос с молоком и сандвичами, неподвижная фигура в кресле, блики света, бегающие по потолку, разбивающие вспышками темноту в комнате, уставившиеся в одну точку безжизненные глаза.

Лара включила лампу на прикроватном столике. В мозгу вспыхнул пугающий образ матери. Она увидела себя, сидящей у нее на коленях и наблюдающей за огромной толпой людей, снующих по улице за окном. Воображение было настолько четким и ясным, что она вспомнила надпись на магазине напротив окна: «Христос Спаситель».

Лара всегда считала, что крест в ее сне был просто каким-то символом. Теперь она твердо знала, что крест был реальным. И это был единственный ключ к той жизни, которая была много лет назад. Фрагмент за фрагментом стали складываться в голове события той ужасной ночи.

Она вспомнила, как она с такой аккуратностью делала сандвичи, чтобы мама снова полюбила ее. Она никак не могла вспомнить, что она натворила, что так расстроила маму, а только тот восторг, который испытывала, когда несла поднос к ней, и тот ужас, который ощутила, увидев маму в том страшном состоянии. Ее крики призвали хиппи, которая жила этажом ниже и была всегда очень добра к ней. Имя хиппи было что-то наподобие Эйли... или Элайн... или Элен. Точно, Элен, так называла ее мисс Прескотт. Последнее, что могла вспомнить Лара, это то, как мисс Прескотт укладывает ее в постель с обещанием разбудить, когда приедет доктор. Но утром, когда она проснулась, мама уже ушла навсегда.

Слезы опять потекли из глаз Лары, когда ее вина, похороненная в детстве, снова стала жечь изнутри. Если бы она не уснула, она бы остановила их и не дала отобрать у нее ее маму. Она наконец поняла, что все эти годы обвиняла себя в том, что случилось с матерью. Лара даже убедила себя, что стала причиной ее болезни, и эта мысль была настолько болезненной, что стала ее манией.